Определяя жанровую принадлежность романа «Обитель», критики, литературоведы и читатели назвали несколько жанров:
1) исторический роман;
2) идеологический (христианский) роман;
3) роман воспитания;
4) роман-эпопея;
5) политический роман;
6) приключенческий (авантюрный, плутовской) роман.
Здесь я не буду рассматривать совсем уж экзотические жанры, к которым относят «Обитель» некоторые участники дискуссии о романе: почвенный реализм, метафизический роман, любовный роман, фантасмагорический роман, детектив…
Помятуя, что всё познаётся в сравнении, для зачина привожу классификацию жанра «роман» по поджанрам.
Жанр «роман» уже два века занимает совершенно особое, ключевое место в мировой литературе. Редактор С.С. Лихачев, и филолог Н.В. Харитонова в 2013 году создали список поджанров романа с примерами произведений. Этот список достаточно полон и, как современный жанровый ориентир, удобен для целей обучения студентов-филологов и начинающих писателей-романистов.
Поджанры романа мы ранжировали по определённым критериям. Самым важным из них является тематический критерий. Названия поджанров в пределах этого критерия расположены в алфавитном порядке.
Поджанры романа по тематическому критерию
- Абсурдистский роман (Ф. Кафка «Замок»; Р. Домаль «Великий запой»; Янь Лянькэ «Поцелуи Ленина»)
- Биографический роман, Автобиографический роман (Ю. Тынянов «Смерть Вазир-Мухтара»; Ирвинг Стоун «Жажда жизни»)
- Военный роман (К. Симонов «Живые и мёртвые»; Э.М. Ремарк «На Западном фронте без перемен»)
- Готический роман (как тематический комплекс) (Брэм Стокер «Дракула»; Э.Т.Гофман «Эликсиры сатаны»; У. Голдинг «Шпиль»)
- Детективный роман (А. Кристи «Убийство в Восточном экспрессе»; «Десять негритят»; Ф.Д. Джеймс «Тайна Найтингейла», «Ухищрения и вожделения»)
- Идеологический роман (Ф. Достоевский «преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Идиот»; Т. Манн «Волшебная гора»; Н.А. Островский «Как закалялась сталь»; М. Горький «Мать»)
- Исторический роман (А.Н. Толстой «Пётр Первый»; В. Скотт «Роб Рой», «Квентин Дорвард»)
- Любовный роман (романы Барбары Картленд и Сесилии Ахерн; Г.Щербакова «Женщины в игре без правил»)
- Магический роман (Г.Г. Маркес «Сто лет одиночества»; С. Рушди «Дети полуночи»)
- Морской роман (Г. Мелвилл «Моби Дик»; Д.Ф. Купер «Лоцман», «Красный корсар»; Джек Лондон «Морской волк»)
- Научно-фантастический роман (С. Лем «Магелланово облако»; А. Беляев «Человек-амфибия»)
- Политический роман (Л. Уайт «Рафферти»; Ю. Дубов «Большая пайка»)
- Приключенческий роман, или Авантюрный роман (в том числе Роман-катастрофа, Роман ужасов, Плутовской роман) (Н.А. Некрасов «Жизнь и похождения Тихона Тростникова»; Ф. Купер «Последний из могикан»; А.Дюма-отца «Три мушкетёра»; В. Богомолов «В августе сорок четвертого»)
- Производственный роман (А. Хейли «Аэропорт», «Колеса»; Г. Николаева «Битва в пути»)
- Психологический роман (Социально-психологический роман) (М.М.деЛафайет «Принцесса Клевская»; Б. Констан «Адольф»; Г. Флобер «Воспитание чувств»)
- Религиозно-нравственный роман (Г. Грин «Суть дела»; П. Коэльо «Алхимик», «Вероника решает умереть», «Дьявол и сеньорита Прим»)
- Роман воспитания (И. Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера»; И. Бунин «Жизнь Арсеньева»)
- Роман испытания (по типу построения, согласно М. Бахтину) (все романы Достоевского; У. Голдинг «Повелитель мух»)
- Роман самосовершенствования (С. Шарма «Монах, который продал свой «феррари»»; Ли Кэрролл «Путешествие домой»)
- Роман-судьба (Р. Роллан «Жан-Кристоф»; М. Горький «Жизнь Клима Самгина», последнее произведение можно отнести и к «роману-эпопее»)
- Роман-утопия (О. Хаксли «Остров»; И. Ефремов «Туманность Андромеды»)
- Роман-эпопея (Л. Толстой «Война и мир»; М. Шолохов «Тихий Дон»)
- Рыцарский роман (как поджанр исторического романа) (В. Скотт «Айвенго»; А. Конан Дойл «Сэр Найджел», «Белый отряд»)
- Сатирический роман (Д. Свифт «Путешествия Гулливера»; М.Е. Салтыков-Щедрин «История одного города»; В.Т. Нарежный «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова»)
- Семейный роман, семейная сага (Н. Лесков «Старые годы в селе Плодомасове»; Дж. Голсуорси «Сага о Форсайтах»; Т. Манн «Будденброки»; Р.М. дю Гар «Семья Тибо»)
- Социально-бытовой (в том числе Бульварный роман) (Л. Толстой «Анна Каренина», Г. Флобер «Госпожа Бовари»)
- Социально-идеологический (Н.Г. Чернышевский «Что делать?»; А.И.Герцен «Кто виноват?»)
- Социальный роман (Л. Толстой «Воскресение»; Т. Драйзер «Финансист», «Сестра Керри»)
- Филологический роман (Ю. Тынянов «Пушкин»; В. Набоков «Дар»; А. Терц «Прогулки с Пушкиным»; Ю. Карабчиевский «Воскресение Маяковского»; Вл.Новиков «Роман с языком, или Сентиментальный дискурс»)
- Футуристический роман (Н. Стивенсон «Алмазный век»; В. Сорокин «Теллурия»)
- Фэнтезийный роман (Дж. Толкин «Властелин колец»; М. Семёнова «Волкодав»)
- Экзистенциальный роман (Ж.-П. Сартр «Тошнота»; И.А. Гончаров «Обрыв»; А. Камю «Чума»)
Теперь рассмотрю перечисленные в литературе жанры, к которым относят роман «Обитель», в сравнении с классическими образцами жанра.
Исторический роман «Пётр I» А.Н. Толстого
- Исторический роман
Майя Кучерская в статье «По острому ножу» (газета «Ведомости» от 18.04.2014) писала:
««Обитель» Захара Прилепина сочетает увлекательность авантюрного, обстоятельность исторического, сентиментальность любовного и жуть фантасмагорического романа».
Нельзя согласиться с Кучерской насчёт «обстоятельности исторического» романа Прилепина: «Обитель» по определению ― не исторический роман.
Блогер Clementine (http://www.livelib.ru/review/494322) в своей рецензии от 15 мая 2015 г. на роман писал(а):
«Прилепин, без сомнения, опирается на факты и архивные документы. Правда, обращается с ними не как историк, а как художник в первую очередь — использует для наполнения романа живой кровью, наделяет своих героев чертами и поступками реальных исторических персонажей (о прототипе Бурцева — вольнонаёмном Воньге Кочетове и вырезке из доклада А.М. Шанина ему посвящённой, кажется, только ленивый не писал), тем самым как бы сообщая читателю: я пишу о том, что было на самом деле, но пишу роман, а не документальное исследование. Просто помните об этом, не берите на веру всё написанное, думайте, сопоставляйте, ищите и делайте выводы. Сами. И не судите с разбегу. Потому что «Обитель» — не летопись соловецкого лагеря. «Обитель» — её художественное осмысление».
О «художественном искажении» в романе исторических документов и о манипулировании историческими фактами наиболее полно написал Александр Котюсов в своей рецензии на роман (http://www.proza.ru/2014/11/03/1068):
«В отечественной литературе немало литературных трудов, так или иначе базирующихся на имевших место быть фактах. Принцип создания таких произведений прост ― берётся вымышленная история и накладывается на реально произошедшее в некий временной период событие. Самым, пожалуй, наглядным примером из недавно вышедших произведений такого рода является роман Сергея Шаргунова «1993». В нём автор наложил на осень 1993 года (расстрел Белого Дома, если кто-то не помнит) жизнь типичной московской семьи. В романе детально прописан каждый день, каждая мелочь. Создана полная видимость погружения в реальность. Несмотря на множество мелких ошибок, у Шаргунова всё честно с точки зрения времени и фамилий действовавших тогда на политической сцене героев. При написании своего романа он пользовался архивными материалами и не отошёл от истинных событий ни на шаг. Прилепин пошёл по этому же пути. Но, не одолев и половины его, сбился с дороги. Он сделал экскурс в историю монастыря, рассказал о его современной жизни, вставил в роман найденное в архиве описание рот. Вот только дальше, в отличие от Шаргунова, он наложил историю Артёма Горяинова не на реальные события, произошедшие в Соловецком лагере в конце 20-х годов, а на его (Прилепина) собственную творчески переработанную интерпретацию, хотя и базирующуюся на архивных документах. Реальность Прилепин втоптал в вымысел. Всё бы ничего, но к чему тогда сетовать, что Солженицын в своих трудах о Соловках пользовался лагерными байками, если сам эти байки создаёшь умышленно.
Чтобы не быть голословным, приведу пару примеров. В романе не озвучен конкретный год происходящих событий. Конец двадцатых годов, ― отмечается в предисловии. Привязку к реальным событиям позволяют сделать две важные по Соловецким меркам вехи. Первая ― замена старого начальника лагеря Федора Эйхманиса на нового ― Александра Ногтева. В соответствии с архивными документами она произошла в мае 1929 года. И вторая ― приезд в лагерь комиссии ОГПУ. Комиссии, расследовавшей перегибы в отношении к заключенным, которые происходили на Соловках. Её приезд датирован тоже маем, только 1930 года. Однако Прилепин в романе оба события сблизил и перенёс на октябрь. То ли подобные временные сдвиги удачнее вписывались в сюжет, то ли позволяли автору ярче реализовать свои задумки. Или Прилепин просто не сумел разобраться с архивами?!
Кроме того, достаточно вольно автор подошёл к трактовке и цитированию исторических документов. В книге заключённый Горяинов оказывается в приёмной кабинета, через приоткрытую дверь которого он слышит (подслушивает), как некий чекист, присланный из центра, надиктовывает машинистке текст. В реальности это скрывавшийся долгие годы под грифом «Совершенно секретно» Доклад комиссии о положении заключённых в Соловках, подписанный неким А.М.Шаниным. Сегодня найти его можно легко в Интернете. Он почти полностью продублирован в романе Прилепина. Правда, весьма своеобразно. Подобное заимствование, конечно же, нельзя считать плагиатом. Исторические документы придают реалистичность книге. И, безусловно, такой формат художественной врезки имеет право на жизнь даже без ссылки на первоисточник. И всё же! Писатель при обработке исторических фактов должен поступать с ними крайне бережно, а не рвать и переклеивать историю в угоду сюжету. Ведь не возникла же мысль у Бориса Васильева перенести в книге «В списках не значился» дату начала обороны Брестской крепости с июня на январь? Или у Сергея Эйзенштейна восстание на Броненосце «Потемкине» в одноименном фильме с 1905-го на 1917-й. Не возникло в силу, во-первых, бессмысленности этого действа, а во-вторых (и это моё предположение), из-за ответственности художника по воссозданию и сохранению истории. Прилепин такой ответственности, очевидно, не испытывает и осознанно историю Соловков искажает.
Он вырезает из Доклада хоть и малозначительных, но исторических персонажей и вводит героев со страниц своего романа. Вот лишь один пример:
Строки из доклада: «Вольнонаёмный Кочетов систематически избивал заключенных, понуждал к сожительству женщин, присваивал деньги и вещи заключённых; неоднократно в пьяном виде верхом на лошади карьером объезжал лагерь, устраивал скачки с препятствиями, въезжал в бараки и на кухню, устраивал всюду дебоши и требовал для себя и лошади пробу обедов. Верхом на лошади Кочетов занимался и муштровкой заключённых, избивал их нагайкой, заставляя бежать и устраивал инсценировки расстрелов. Каждая из склонённых Кочетовым к сожительству женщин числилась у него под номером; по номерам же женщины вызывались на оргии, в которых принимал участие и сотрудник ИСО Осипов».
А вот так текст выглядит в романе: «…сотрудник ИСО Бурцев систематически избивал не только заключённых, но и сотрудников охраны лагеря; неоднократно верхом на лошади карьером объезжал лагерь, устраивал скачки с препятствиями, въезжал в бараки и на кухню, устраивал всюду дебоши и требовал для себя и лошади пробу обедов. Верхом на лошади Бурцев занимался и муштровкой заключённых, избивал их нагайкой, заставляя бегать. Несколько раз устраивал инсценировки расстрелов (…) Сотрудник ИСО Горшков понуждал к сожительству женщин, присваивал деньги и вещи заключённых. Каждая из склонённых Горшковым к сожительству женщин числилась у него под номером; по номерам же эти женщины вызывались на оргии, в которых принимал участие и сотрудник ИСО Ткачук…»
Как говорится – комментарии излишни. Это только один пример. Их много больше.
К чему такая абсолютно умышленная подмена во времени реально произошедших событий? Для чего нужно из исторического документа убирать реальные фамилии и вставлять придуманные? Такие приёмы, конечно, допустимы, но только не тогда, когда ты претендуешь на историческую реальность. Ведь Прилепин пишет именно про Соловки, а не просто про лагерь, коих в Советском Союзе в те годы было множество. Более того, в конце романа он усиливает исторический аспект, приводя биографическую справку на Федора Эйхманиса, справку с годами и датами, словно говоря нам, читателям ― всё, что вы видите в книге, истина!
Ответы на все поставленные вопросы может дать только сам писатель. Придумывать их за него ― дело неблагодарное. И всё же один из таких ответов напрашивается сам по себе. Роман «Обитель» ― роман псевдоисторический, привязанность его к реальности схематична. Работа с историческими документами трудна и требует огромного внимания. Ошибаться в них нельзя. История этого не простит. У Прилепина не хватает терпения и умения написать реальный художественный роман, построенный на настоящей истории. Проще все придумать, добавив немного фактов из Интернета. Ну, а те, кто не знает нашу настоящую историю, кто никогда не читал ни Солженицына, ни Лихачёва, схавают и это. И будут потом хвалиться в баре за кружкой пива своим знанием Соловков. Соловков по Прилепину. А чтобы историки не обвинили автора в издевательстве над истиной, Прилепин осознанно меняет ещё и фамилию начальника лагеря. Чтобы узнать, как же звали начальника СЛОНа сегодня достаточно нажать пару клавишей на компьютере. Звали его Эйхманс. Не Эйхманис, как в «Обители», а Эйхманс. Или Eihmans ― для тех, кто хочет увидеть фамилию в латинице. Конечно, Прилепин об этом знал. Искажение допущено им осознанно и позволяет бросить в лицо любому ― я писал художественный роман, а не исторический. Но эта фраза для особо дотошных, кто умеет читать и знает историю. Остальные не заметят».
Большинство рецензентов сходится на одном: в «Обители» некая историчность, конечно, присутствует, но это не исторический роман.
А что такое «исторический роман»?
Вот короткое — и самое распространённое в сети — определение «исторического романа» — это роман, действие которого развёртывается на фоне исторических событий.
Очень расплывчатое определение: вчерашний день — с некоторой натяжкой — тоже можно считать «историей», назвав её «современной». Есть другое мнение: что произошло семьдесят пять и более лет тому назад, то — история, что произошло менее семидесяти пяти лет (три поколения) тому назад, то — современность.
По-моему, нельзя определять жанр по единственному критерию — времени описываемых событий, потому обращусь к более развёрнутому — профессиональному литературоведческому — определению поджанра, данному в 2011 году филологами Б.М. Жачемуковой и Ф.Б. Бешуковой (Адыгейский госуниверситет):
«Исторический роман ― это художественное произведение, темой которого является историческое прошлое. Художественной целью и задачей художника является воспроизведение и исследование важнейших характеристик известной личности, показ взаимосвязи личности и эпохи. То есть в историческом романе должны сочетаться исторический, социальной и гуманистический подходы. Доля вымысла в данном поджанре романа не должна быть преобладающей, особенно в интерпретации исторических событий, предметного мира, характерных, установленных документально черт личности и портрета исторических персонажей. Автор в пределах художественной необходимости и идеи произведения, несомненно, имеет право на вымысел, фантазию, использовать художественные приёмы усиления, при этом, не допуская искажения исторической действительности».
Сравнивая «Обитель» Прилепина, например, с классическим историческим романом А.Н. Толстого «Пётр Первый», приходишь к неизбежному выводу, что роман «Обитель»: 1) слишком современен; 2) не описывает исторической эпохи; 3) не описывает страны (описывает одну единственную тюрьму); 4) главный герой ― не является известной исторической личностью; 5) доля вымысла автора в романе ― преобладающая, и др.
В одном из интервью Прилепин говорил, что не ставил перед собой задачи трафаретно наложить события романа на историческую хронологию, не писал учебник или историческое исследование. А потому многочисленные упреки в исторических ошибках автор принимает легко:
«― Я придумывал своё художественное пространство и поэтому не особо переживаю по поводу небольших ошибок. Например, к роману «Война и мир» может быть огромное количество претензий, там могут быть прямые ошибки и передержки. Но это не имеет никакого значения, потому что это пространство Толстого и больше ничьё».
Итак, «Обитель» ― не исторический роман.
Идеологический роман «Преступление и наказание» Достоевского
2) Идеологический (христианский) роман
М. Кучерская в цитированной выше статье писала:
««Обитель» ― книга без идеологии, стоящая на том, что «человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел», а значит, жизнь земная ― сладка.
Соглашаться с этим или нет, решать читателю».
Отказывает роману «Обитель» в идеологичности и Владимир Бондаренко (газета «Завтра» от 24 апреля 2014 г.):
«В самом Прилепине, я уверен, сидит его Санькя, но для пластичности он по-восточному принимает и ставит в центр соловецкой жизни образ внеидеологичного Артёма. Который искренне может всем сердцем полюбить чекистку Галину и, одновременно, искренне дружить с бывшим белогвардейским контрразведчиком и карателем. Нынешний повзрослевший Прилепин уверен, что не одна идеология определяет русскую жизнь».
Я не представляю, по каким соображениям «собачьи случки» Артёма с Галиной возведены Бондаренко в ранг «любви», но тот факт, что они ― похоть и любовь ― по своей природе внеидеологичны, моего согласия не требует. О внеиделогичности такого рода чувств хорошо написано в повести Бориса Лавренёва «Сорок первый» ― короткая трагическая чувственная любовь красноармейки и белогвардейского офицера на рыбацком островке посреди Аральского моря.
Устоявшегося определения «идеологического романа» в литературоведении нет. Попробую суммировать материалы и вывести определение самому. Идеологический роман ― это роман, в котором автор утверждает центральное и судьбоносное место идеи во внутреннем мире личности героя. Базаров, Родион Раскольников и Соня Мармеладова, Иван и Алёша Карамазовы, князь Мышкин, Павка Корчагин ― носители идеологий, потому и романы ― «Отцы и дети», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Идиот», «Как закалялась сталь» ― идеологические.
Более подробно о жанре «идеологический роман» можно почитать в докторской диссертации О.А. Богдановой (2009 г.) «Традиции «идеологического романа» Ф.М.Достоевского в русской прозе конца ХIХ ― начала ХХ века». Новаторство Богдановой заключается в том, что она предложила выделить в структуре идеологического романа Достоевского такие опорные категории, как «идеи» (отвлечённые теоретические построения персонажей), «идеологии» («идеи» персонажей, ставшие социально-практической программой их действий) и «как бы идеи» (интенции православного «целомудрия», исходящие из авторского «надыдейно»-«надыдеологического» плана). На их основе выдвигается новая, уточнённая дефиниция «идеологического романа» Достоевского, которая возводится не к понятию «идеология», как это было у Б.М. Энгельгардта (кстати, первым назвавшим роман «Преступление и наказание» Достоевского «идеологическим»), а к слову «идеолог». Роман Достоевского ― это именно роман об «идеологах», о различных вариантах особого социокультурного типа, господствовавшего в русской культуре с 1860-х по 1920-е годы и непосредственно связанного с такой социокультурной стратой, как интеллигенция. Одновременно роман Достоевского ― и о «людях идеи», отвлечённой идеи (как правило, дворянах), что вообще характерно для современной ему русской классики. Авторская же позиция писателя с «идеологией» и с «идейностью» имеет мало общего ― она соотносится с духовно-религиозной сферой «как бы идей». Найденное определение становится мостом к исследованию «идеологической» прозы Серебряного века, в которой центральное место занял тот же самый социокультурный тип ― интеллигент-«идеолог».
Как видим, Богданова даёт оригинальную трактовку идеологического романа Достоевского, но, вероятно, она не охватывает весь поджанр.
Ничего подобного в романе «Обитель» Прилепина не обнаруживается. Я тоже считаю, что «Обитель» ― не идеологический роман, но что это «книга без идеологии» ― не соглашусь. Достоевский писал преимущественно идеологические романы, в которых настойчиво проводил главную идею ― нужно жить с христианским смирением, следовать заповедям, каяться в грехах, изгонять «бесов» из души и др. ― по списку положений православной веры. Если у Прилепина и есть идея, то он её не выпячивает, как Достоевский, не ставит её в своём произведении во главу угла. Однако хотя бы одна идейная позиция в романе выпячена очень отчётливо и даже назойливо: автору почему-то не по нраву чекисты, большевики и красноармейцы, и он их поносит буквально на каждой странице ― естественно, под бурные аплодисменты либералов. Вполне вероятно, именно за эту свою ― чисто идеологическую! ― позицию в романе, Прилепин из рук либералов и получил премию «Большая книга».
В литературе «Обитель» не раз относили к разряду «христианских романов». Христианство ― идеология, поэтому «христианский роман», если уж его выделять его в отдельный поджанр, ― это поджанр поджанра «идеологический роман».
Чем обоснуют авторы отнесение «Обители» к христианскому роману?
Один пример. Дмитрий Володихин в статье «Господи, рассмотри меня сквозь темноту…» с подзаголовком ««Обитель» Захара Прилепина как христианский роман» (журнал «Фома» от 12 мая 2014 г.), писал:
«Огромный роман Захара Прилепина «Обитель» разворачивается на подмостках Соловецкого лагеря особого назначения, вторая половина 1920-х.
О Соловках ли он? О лагере ли? О времени ли? Нет, нет.
О времени ― отчасти, в какой-то степени. Но гораздо сильнее в нём иная тема, связанная не с ранним советолитом, а с вечностью. Эта тема ― диалог человека с Богом. Именно так. Стержень всего повествования ― крайнее обнажение того, как суть человеческая, как самая сокровенная часть души человеческой, измаравшись, испакостившись, всё-таки взывает к Богу: ответь же Ты мне, ну что ты молчишь? Отчего ты делаешь мне больно? Отчего такая несправедливость? Почему ад вокруг меня? Да Ты не слышишь и не любишь меня! Ты! Я отхожу от Тебя! Слышишь? Или нет, всё-таки не могу отойти… Не оставляй меня.
В прилепинской «Обители» не одна душа, не две, не три, а все, все сколько-нибудь значительные персонажи так или иначе выстраивают своё отношение к Господу. Кто-то, захлебываясь воплями, кто-то ― тихонечко, в слове одном, в жесте одном…
Начальник лагеря Эйхманис стремится занять Его место, переосмыслить и перестроить мир. Соловеция Эйхманиса ― «лаборатория» нового человека; он уже и человека нового задумал слепить из подручного материала. Но возвышается начлагеря лишь до статуса какого-то языческого полубога в грёзах любящей женщины, на деле же становится бичом Бога истинного, терзая заключённых по Его попущению. И всё хочет доказать ― себе, другим людям, Богу, в коего уже и не знает, верить ли, не верить ли, свою правоту. Тщетно. Фальшивит его голос.
Бывший колчаковский контрразведчик весь уходит в смирение и веру. Даже в смертный час, перед расстрелом, он укрепляет себя молитвой.
Иерей Зиновий, опустившись до попрошайничества, всё-таки твёрдо отвечает чекистам: я не отрекусь от Бога, от антихриста я отрекаюсь».
И ещё цитата:
«…у Прилепина получился глубоко христианский роман. История покаяния.
Главный герой романа, Артём Горяинов, ― никто. Милый парень, повеса и неплохой спортсмен, прилично образованный москвич. Ничего значительного не успел он сделать в предлагерной жизни. Личность аморфная, столь же родная 1920-м, что и нашему времени. Начитанный молодой русский, годный для любого года на дистанции от Крымской войны до возвращения Крыма. Обаятельный. Храбрый. Иногда ― бескорыстный.
Но.
На протяжении романа этот обаяшка убил, предал, сблудил, твёрдо отказался от Бога, совершил ещё множество скверных вещей. Казалось бы, погибшая душа!
И вот Горяинов оказывается в лодке посреди бурного моря наедине с женщиной, которая ему дорога. Кто она ему? Не мать, не жена, не сестра, всего лишь злая любовница. Однако он всё-таки хочет спасти себя и её, а потому из темноты, из-под глыб душевного льда, принимается взывать: «Господи, я Артём Горяинов, рассмотри меня сквозь темноту. Рядом со мной женщина ― рассмотри и её. Ты же не можешь взять меня в одну ладонь, а вторую ладонь оставить пустой? Возьми и её… Она не чужой мне человек, я не готов ответить за её прошлое, но готов разделить её будущее».
Умер неверующий человек, родился верующий.
Столь верующий, что уже смеет самому себе признаться в жажде Бога: «Бог не мучает. Бог оставляет навсегда. Вернись, Господи. Убей, но вернись».
Кается. Меняется.
А когда приходит время его женщине ― любимой ли, нелюбимой ли, Бог весть, но уж точно не чужой, — встать под пулю, он спокойно становится рядом с ней. Ведь обязался перед лицом Бога ― «разделить её будущее»…
Для любого двери покаяния открыты. В любой день, любой час, любой миг можно войти в них ради спасения души».
Трудно поверить, что это написано всерьёз. Это худшая «достоевщина» из всего, прочитанного мною. «Достоевщина» ― как это называлось в советские времена ― в смысле литературное шельмование на тему православия. Надуманная, насквозь фальшивая, не вытекающая из характера персонажа сцена в лодке возводится Володихиным в ранг «идеи романа». При этом игнорируются другие ― весьма многочисленные! ― сцены, в которых Горяинов смеётся и даже издевается над священнослужителями и их церковными фетишами. Герой сдирает фрески со стены храма ― это разве «покаяние», это разве «родился верующий»? Или покаялись Эйхманис, Галина, уголовники, каэры, чекисты, красноармейцы?
Нельзя согласиться с Володихиным и в том, что «персонажи так или иначе выстраивают своё отношение к Господу». Если убийца, изувер, колчаковский контрразведчик, из числа тех, кто живьём сжёг в паровозной топке Сергея Лазо с его товарищем-партизаном, перед смертью и перекрестился, ― машинально, рука сама пошла, не забыв ещё многолетних молений в церквях, ― это абсолютно не значит, что родился новый верующий.
Самый тошнотворный, выходящий за рамки романной эстетики, эпизод в романе ― это когда владычка Иоанн и батюшка Зиновий призвали всех обречённых на Секирке к покаянию. Поднялся крик, как «на скотобойне», а у Артёма вдруг открылись глаза на себя: он весь в «репьях», как орденах. Здесь автор романа непоследователен, и потому непонятен. Сначала повествователь заявляет, что у героя открылись глаза, а затем герою почему-то не позволяют влиться в общий покаянный ― чудовищно неправдоподобный ― хор. Вместо «христианского вытья» в хоре грешников, герой ложкой исцарапал лик святого, за что был сурово бит сумасшедшими хористами. А ведь поначалу этот лик был Горяинову приятен, в нём он даже увидел себя. «Когда бы не длинные волосы и борода, ― сообщает повествователь, ― изображённый на росписи человек был бы очень похож на него самого». Эта явно был путь к православной вере, который вдруг открылся герою через сковырнутую известку, но он его немедленно отверг. Тогда непонятно, чтó имел в виду повествователь, говоря, что у героя открылись глаза. (К ненадёжности повествователя я ещё вернусь в соответствующем разделе своего отзыва на роман).
А вот что пишет о жанре «Обители» Александр Свирилин в статье «Одна осень Артёма Горяинова» (журнал «День и ночь», 2014, № 5):
«Несмотря на пронизанность христианскими мотивами, «Обитель» повествует отнюдь не об обретении веры. Перед нами не богоискательство, а отстранённое богосозерцательство. Острое осознание незримого присутствия Бога, растворения во всём божественного начала при полном его неприятии и нераскаянии. Образ Бога соотносится у Артёма с образом убитого отца, и он говорит самому себе: «Бог отец. А я отца убил. Нет мне теперь никакого Бога. Только я, сын. Сам себе Святой Дух». И далее: «Бог есть, но он не нуждается в нашей вере. Он как воздух. Разве воздуху нужно, чтоб мы в него верили?»
Какая уж тут вера, какое смирение?! Артёма едва не забивают до смерти в штрафном изоляторе свои же товарищи по несчастью, после того как ложкой он изуродовал фреску с изображением святого. «…Нераскаянный!.. — вскрикивал Зиновий. — Гниёшь заживо… Злосмрадие в тебе — душа гниёт!.. Маловер, и вор, и плут, и охальник — выплюну тебя… ни рыба ни мясо — выплюну!»»
Помилуйте, «Сам себе Святой Дух» ― это разве «родился верующий», это разве обретение веры или раскаяние?
Приведу ещё цитату из рецензии Александра Котюсова (журнал «Волга», № 9―10, 2014 г.):
«Артём ― безбожник. Он не верит в бога, не молится, отворачивается от ликов святых. На многочисленные попытки владыки Иоанна приблизить его к богу Артём отвечает отказом. И в этом смысле удивительны заключительные сцены книги, в которых сидящий в Секирской камере и ждущий смерти Артём Горяинов вдруг ощущает на себе тепло ― тепло, как он считает, от ангела, дарящего ему уверенность в завтрашнем дне. Ты будешь жить, снится ему ангел. Артём верит. Каждый день на расстрел отводят очередных заключённых. Но Артём остаётся живым. Его спасает не Галина, сегодня она такая же заключённая, как и он, её судят за побег, за связь с ним. Артёма спасает бог. Впрочем, автор сам сомневается в этом. Сидя в Секирке, Артём прикармливает беременную крысу. Научи меня жить, просит её Артём. Не бога просит, а крысу. Так, может быть, это не ангел спасает Горяинова и не его тепло на груди ощущает Артём, проснувшись утром, а тепло от свернувшейся на ночь на замерзающем теле Горяинова крысы. Мы этого не знаем. Знаем лишь то, что Артём выходит из Секирки живым и получает новые три года. Вместе с ним осуждена и Галина. Фарт Горяинова закончен. Эйхманиса нет рядом, Галины тоже. Артём становится обычным заключенным. Таким, каким он и должен был быть ― серым, тихим, невидимым. «Артём вёл себя так, как будто у него и нет никакого имени. Он ― соловецкий гражданин». «Всё в лице Артёма стало мелким: маленькие глаза, никогда не смотрящие прямо, тонкие губы, не торопящиеся улыбаться. Мимика безличностная, стёртая. Не очень больной, не очень здоровый человек». «Он готов своровать, а при иных обстоятельствах отнять еду…» «Его жизнь разрублена лопатой, как червь: оставшееся позади живёт само по себе».
«Научи меня жить, крыса». Жить, чтобы выжить в Соловецких условиях. Крысы живучи, их не видно в ночи, они серы и прячутся в норах. Артём становится крысой. А может быть, он и был ею всегда. Крысы умеют огрызаться и мстить, могут быть злы и сильны. А могут расстаться со своей жизнью незаметно от брошенного в них камня или удара лопаты. Артёма убивают незаметно. Прилепин словно специально выводит смерть Артёма в послесловие. Семьсот пятьдесят страниц этот парень был героем, удивлял нас, огорчал, радовал, веселил, уж точно не оставлял равнодушным. А умер как крыса, тихо-тихо, на пере уголовника. Умер словно случайно ― зарезали блатные, когда он вышел из воды, купаясь голым. Был Артём Горяинов ― и не стало. И не заметил никто. Потому что и не герой вовсе. Обычный заключённый».
Артём просит «научить жизни» не Бога, а крысу! Родители Артёма ничему не научили (одного из них он за это убил); попы не научили; тюремные «воспитатели» — «кремлёвские мечтатели на местах» — должны были научить, но почему-то с их перевоспитательным экспериментом ничего не вышло; заключённые… — ну чему они могут научить; и даже по определению заинтересованная любовница ничему дурачка не научила; осталась крыса… В душе героя-душегуба — двуногой крысы — для Бога места нет и не может быть.
Христианские мотивы в романе затронуты, но «христианским» роман назвать никак нельзя. Мало того, в романе священнослужители показаны столь жалкими личностями, что роман скорее «антихристианский».
Итак, «Обитель» ― не идеологический, не христианский роман.
Роман воспитания «Воспитание чувств» Флобера
3) Роман воспитания
Роман воспитания (нем. Bildungsroman) возник в литературе немецкого Просвещения.
Роман воспитания ― это роман о психологическом, нравственном и социальном формировании личности главного героя. Более развёрнутое описание жанровой разновидности романа воспитания даёт А.В. Диалектова:
«Под термином воспитательный роман прежде всего подразумевается произведение, доминантой построения сюжета которого является процесс воспитания героя: жизнь для героя становится школой, а не ареной борьбы, как это было в приключенческом романе».
В своей капитальной работе «Воспитательный роман в немецкой литературе Просвещения» (Саранск, 1972) Диалектова выделяет систему признаков, характеризующих специфику романа воспитания: внутреннее развитие героя, раскрывающееся в столкновениях с внешним миром; уроки жизни, получаемые героем в результате эволюции; изображение становления характера главного героя с детства до физической и духовной зрелости; активная деятельность центрального персонажа, направленная на установление гармонии и справедливости; стремление к идеалу, гармонически сочетающему физическое и духовное совершенство; метод интроспективного изображения событий и допустимость ретроспекции; принцип моноцентрической композиции и её стереотипность; движение героя от крайнего индивидуализма к обществу и др. При этом Диалектова оговаривает невозможность точного определения жанра Bildungsroman, поскольку он, как и все виды и жанры, находится в процессе непрестанного изменения и развития.
Добавлю: роман воспитания имеет характер назидательности, чтó во времена Просвещения привлекало, а сегодня отталкивает читателя.
Первым романом воспитания принято считать «Годы учения Вильгельма Мейстера» Гёте. К классическим образцам этого жанра относят роман Диккенса «Дэвид Копперфильд» и роман Флобера «Воспитание чувств». В России известные романы воспитания: у Гончарова ― «Обыкновенная история», у Достоевского ― повесть «Неточка Незванова» и роман «Подросток». Из лучших романов воспитания XX-го века назову «Над пропастью во ржи» Сэлинджера и «Жестяной барабан» Грасса.
Дмитрий Бутрин в статье «Удача вопреки» (сайт «Кольта», 26 июня 2014 г. http://www.colta.ru/articles/literature/3669) писал о романе «Обитель»:
«Главный герой, молодой человек, попадает на соловецкую каторгу и готовится к тому, как Соловки будут его убивать. Его, Артёма, душу и его тело.
Из сказанного уже можно заключить, что речь идёт о романе воспитания. Но, удивительно, именно воспитания в романе почти нет — герой Прилепина в движении текста скорее исчезает, чем появляется. В первой книге, в экспозиции, его ещё достаточно много. Но тоже скупо, без избытка. Например, о том, что Артём, вполне интеллигентный и думающий юноша, попал на Соловки не за вольнодумство, а за убийство любимого отца, от пьяных кулаков которого он во вполне достоевском интерьере защищал вполне достоевскую нелюбимую мать, мы будем лишь догадываться, пока не узнаем об этом потом как о совершенно неважной детали. Во второй книге герой начнёт исчезать, а в третьей (вторая половина второй авторской книги, технически и сюжетно являющаяся отдельной третьей книгой), по сути, будет нужен нам лишь как источник зрения, то есть — как обычное видящее тело».
И ещё одна цитата из хорошей статьи Бутрина:
«Героя уже нет, и именно поэтому всё более сильные события его трогают всё меньше и меньше. Роман воспитания, каким тоже могла бы быть «Обитель» (и хорошо, что не стала!), точно не получился. В финале текста герой есть просто движимая внешними силами марионетка — но марионетка смеющаяся, скалящаяся, торжествующая, отдающая должное движущим её силам».
И ещё ключевая фраза из статьи Бутрина: «В душе нераскаянного убийцы не может быть развития».
Соглашусь с Бутриным: нет героя (в середине романа автор убил его ― и не заметил этого) ― нет воспитания. Если в начале романа перед нами предстаёт, худо-бедно, какой-то герой, то к финалу он превращается в ничтожество. В конце романа главный герой «Обители», Артём Горяинов, становится даже ничтожней, чем Симплициссимус, наивный плут, деревенщина, герой знаменитого романа Г.Гриммельсгаузена «Симплициссимус». Симплиций в финале своих мытарств по Германии во времена Тридцатилетней войны, убавившей население Западной Европы ровно наполовину, превратился… в подтирку для отхожего места. Соловки, конечно, не Германия времён Тридцатилетней войны: на острове половину «насельников» не убивали, и многие известные всему миру «сидельцы» потом, на свободе, благополучно дожили до своего 90-летия и до счастливого века либерализма. Артёма Горяинова в финале автор не превращает даже в подтирку ― его попросту нет, он ― пустое место. От бумажной подтирки Симплиция хоть кому-то, хоть какая-то польза, от Артёма ― никому и никакой.
Нет развития главного героя ― нет воспитания. Итак, «Обитель» ― не роман воспитания.
Роман-эпопея «Тихий Дон» Шолохова
4) Роман-эпопея
Блогер Д. Померанцев (Нижний Новгород) писал:
«На первый взгляд, долгожданный эпос вроде бы состоялся: налицо масштаб, глубина и, что едва ли не самое важное, оригинальная авторская точка зрения, категорически не совпадающая с официальной. Увы, при всех своих несомненных эпических успехах Прилепин терпит полное фиаско, как лирик. Достигнув уровня исторических обобщений, заскорузлыми мозолистыми руками сдвигая тектонические платформы предпосылок и предопределений дня сегодняшнего, в эмоциональном, психологическом планах он то и дело заряжает в белый свет, как в копейку».
В отличие от Померанцева, я не только не нахожу «долгожданного эпоса» и «несомненных эпических успехов Прилепина», но с великим трудом, под лупой, обнаруживаю в «Обители» отдельные элементы, присущие эпической форме.
Что такое эпическая форма? Литература полна общепринятых разъяснений ― воспользуюсь этим.
Литературный жанр «роман-эпопея» является своего рода гибридом между жанром «роман» и жанром «эпопея», в котором собраны элементы и одного и другого направления.
Литературный жанр «роман» ― характеризует повествование о жизни отдельной личности (героя романа), раскрывая его личные качества, период становления или упадка, заостряя внимание на определённых периодах жизни. «Евгений Онегин» Пушкина ― роман в стихах.
Литературный жанр «эпопея» ― это по большей части повествование о чём либо, или о ком либо, без определённого выбора главного героя, который проходил бы через всё произведение рядом с повествованием. Самые известные литературные произведения в стиле эпопеи ― это индийская «Махабхарата» и греческая «Илиада».
«Роман-эпопея» совмещает в себя оба эти жанра: становление героя как личности и какое-то событие, которые на протяжении всего произведения идут рядом. Примером роман-эпопеи может служить «Война и мир» Толстого. В романе описана жизнь членов семей Болконских, Безуховых, Курагиных и прочих (жанр ― роман) и войны против Наполеона 1805 и 1812 годов (жанр ― эпопея). Более современные произведения ― это роман Горького «Жизнь Клима Самгина», где судьбы людей сопряжены с колоссальным историческим потоком, который несёт их, определяя их общие и индивидуальные судьбы, и, конечно, «Тихий Дон» Шолохова. По обширности историко-социального материала и психологической глубине характеров, определяющих содержание событий столетия, по тому, как в духе эпопеи (имея в виду конечную победу общенационального и исторического) художественное полотно Шолохова безусловно относится к жанру романа-эпопеи. Частной разновидностью этого жанра можно считать трилогию А.Н. Толстого «Хождение по мукам».
Хотя роман-эпопея представляет вершину художественно-эстетической трактовки мира и человека, этот гибридный жанр не получил широкого распространения в мировой литературе. Ещё бы! Многие ли писатели настолько талантливы и способны на такой подвиг?
Не совершил такого подвига и Прилепин, хотя тема Соловков вполне эпична, а систему героев, соответствующую критериям романа-эпопеи, можно было бы подобрать. Для жанра «роман-эпопея» и тип повествователя должен быть другим ― всеведущий или объективный повествователь, не освоенные пока что Прилепиным. Для эпического полотна Соловки, конечно, неудобны с точки зрения ограниченного места. Но можно было изощриться и придумать какой-то ход, только Прилепин, видимо, не ставил перед собой задач эпического характера и ограничился привычной для себя «пацанской» точкой зрения. Отсюда ― и неэпическая система героев в романе, и неподходящий для жанра эпопеи повествователь. До эпопеи Прилепину, как художнику, вероятно, ещё расти и расти.
Итак, «Обитель» ― не роман-эпопея.
Политический роман «Овод» Э.Л. Войнич
5) Политический роман
Политический роман имеет цель представить идеал общественного строя. В романах «Овод» Э.Л. Войнич, «Мать» Максима Горького, «Рафферти» Л. Уайта, «Коммунисты» Луи Арагона герои преследуют цель ― изменить общественный строй. Ради достижения такого идеала, они зачастую жертвуют собственной жизнью.
В романе «Обитель» ни таких целей, ни подобных жертв не наблюдается.
Дмитрий Бутрин в уже цитированной статье писал:
«Люди, убивающие себе подобных ради вполне неопределённых целей, даже не политических (в «Обители», как и обещано, почти нет политического в общепринятом понимании, истинная политика есть в понимании Прилепина и тем более должна быть вопросом этики, и это сильное и важное утверждение), не имеют свойств. Они почти всегда отсутствуют, поскольку всё время куда-то едут, а убивают они в промежутках между открытием нефелиновых руд в Заполярье и разведением пушных зверей на соседнем островке. А когда они возвращаются и даже отдаются герою — взять с них нечего».
Бутрин отказывает роману в политичности. Я тоже считаю так, но по другим основаниям. Главное, в романе отсутствует идеал общественного строя и проигнорирована борьба классов. Стороны конфликта ― «охранники» и «сидельцы» ― выставлены автором как «преступники» («преступники охраняют преступников», «преступники перевоспитывают преступников», «преступники хотят оставаться преступниками»), а не как антагонистические классы, воевавшие друг с другом в ходе трёх революций (включая 1905 год) и гражданской войны, классы, у каждого из которых есть собственный идеал общественного строя. Нет классов, нет идеала общественного устройства ― нет, значит, политики. Бытие уголовников, факт содержания нескольких десятков политзаключённых в статусе уголовников ― это не основание для признания романа политическим. Из уст персонажей, конечно, порой вылетают некие «политические манифесты», но эти декларации вылетают в пустое пространство, им никто не следует, на ходе сюжета они не отражаются, они «не делают» содержание романа ― так, болтовня, трёп, бессмысленная ругань: с теми же последствиями для содержания романа герои (все, кстати, мужчины) могли бы говорить не о политике, а о бабах, о жратве…
Итак, «Обитель» ― не политический роман.
Приключенческий (авантюрный) роман «Три мушкетёра» А. Дюма-отца
6) Приключенческий (авантюрный, плутовской) роман
Сергей Оробий в статье «Обитель: побег невозможен» (журнал «Homo Legens», 2014) писал:
«Удивительно, но, как и обещал автор, перед нами в самом деле плутовской, авантюрный роман о лагере: не меньше «правды жизни» здесь важны совпадения и фантасмагорические допущения, странность которых прекрасно осознаёт сам главный герой Артём Горяинов. Стычки с блатными, постоянная угроза расправы, спортивная рота, лазарет, невероятный роман с особисткой, неудачный побег, новый срок… феноменальная везучесть главного героя ― двигатель сюжета, поэтому пересказывать его было бы просто нечестно. Эта жутковатая пикарескность ― примета новейшего исторического романа: Прилепин внимательно читал литтелловских «Благоволительниц», эту аналогию уже проводят читатели.
Добавим к этому несколько невероятных сцен, таких как, к примеру, отпущение грехов на Секирке».
С. Оробий в коротком абзаце сначала говорит об одном поджанре романа ― авантюрном, ― потом прислоняет «Обитель» к неопределённому «новейшему историческому роману», то есть, по сути, считает, что роман Прилепина написан в смешанном жанре. Поскольку определение понятия «новейший исторический роман» в литературоведении отсутствует, и Оробий не объясняет, чем «новейший» исторический роман отличается от «классического», определение которого было дано выше, в его оценке жанра «Обители» остаётся «плутовской, авантюрный роман».
В. Бондаренко (газета «Завтра» от 24 апреля 2014 г.) тоже относит роман к плутовскому, но зачем-то добавляет ещё документальную хронику, детектив и любовную драму:
«Как и положено большому роману, он вбирает в себя всё: любовную драму и плутовской роман, документальную хронику и остросюжетный детектив, босхианскую метафоричность и набоковскую чувственную выразительность. Из этой мешанины, из этого соловецкого варева и впрямь вырастает загадочный образ России».
Ну о «документальной хронике» автор уже высказывался в своём интервью ― он ей не следовал, как и положено автору в жанре романа. В жанре «детектив» главный герой всегда ― следователь (Шерлок Холмс), а главная тема ― всегда расследование преступления; этого нет в «Обители». «Любовная драма» вызывает огромные сомнения; я, например, обнаруживаю в отношениях Артёма и Галины только похоть (с Его стороны) и похоть с изменой, мотивированной желанием отомстить (с Её стороны). Остаётся у Бондаренко «плутовской роман».
Александр Свирилин (журнал «День и ночь», 2014, № 5) писал:
«Сам автор запустил применительно в своей книге эпитет «авантюрный» не в последнюю очередь для того, чтобы заинтриговать, ведь читатель клюёт на захватывающий сюжет. Это определение романа подхватил критик Лев Данилкин. До Данилкина саратовский критик Алексей Колобродов назвал «Обитель» романом «приключенческим, авантюрным». Данилкин отмечает, что главный герой Артём «везучий, как бывают везучими герои авантюрных романов»».
Приключенческий или авантюрный роман сложился в XIX веке в русле романтизма и неоромантизма под воздействием ряда их тенденций: отталкивание от прозы буржуазной повседневности; поиски высокого и героического; устремлённость к новому, оригинальному; сюжетная занимательность. Для приключенческого романа характерны: стремительность развития действия, переменчивость и острота сюжетных ситуаций, преувеличенность переживаний, мотивы похищения и преследования, тайны и загадки. Действие протекает в особых условиях; персонажи резко разделяются на злодеев и героев. Самый известный в мире авантюрный роман ― это «Три мушкетёра» А. Дюма-отца.
Перечисленные жанровые характеристики не просто обнаруживаются в романе «Обитель», а явно доминируют.
Плутовской или пикарескный роман (исп. novela picaresca) ― один из поджанров приключенческого романа (ещё туда входят роман-катастрофа и роман ужасов). Жанр плутовского романа сложился в Испании золотого века и в своей классической форме просуществовал до конца XVIII века. Содержание пикарески — это похождения «пикаро», то есть плута, жулика, авантюриста. Как правило, авантюрист выходец из низов, но иногда в роли пикаро выступали и обедневшие, деклассированные дворяне. Плутовской роман строится как хронологическое изложение отдельных эпизодов из жизни пикаро, без внятного композиционного рисунка. Повествование, как правило, ведёт сам пикаро, благодаря чему читатель переносится на место мошенника и невольно проникается к нему симпатией. Пикаро зачастую оправдывает свои нечестные поступки необходимостью выживать в жестоком и равнодушном мире. Жертвами его проделок становятся добропорядочные обыватели, чиновники, криминальные элементы, а также такие же плуты, как и он сам.
Строго говоря, в первозданном смысле жанр плутовского романа умер ещё до начала наполеоновских времён, но в расширительном смысле он жив и сегодня, и роман «Обитель» с его описанием похождений главного героя-авантюриста, с его калейдоскопом эпизодов и невнятным композиционным рисунком, с частой передачей рассказа от повествователя к главному герою и другими признаками пикарескности с некоторой натяжкой можно признать «плутовским».
Итак, «Обитель» ― приключенческий (авантюрный) роман.
Удался ли роман «Обитель» как авантюрный? Время покажет. Я думаю, не удался.
Более зрелый автор, работая над тяжёлой и до сих пор болезненной для части российского общества «лагерной темой», выбрал бы для своего большого по объёму произведения жанр идеологического или политического романа. А более всего востребован был бы, по-моему, роман-эпопея, потому что, во-первых, этот жанр наиболее соответствует лагерной теме, и во-вторых, художественные произведения на лагерных материалах Соловков в других жанрах уже имеются. Не уверен, что нашёлся бы сегодня в стране писатель, способный написать эпопею на «уходящую» лагерную тему. Такая гипотетическая эпопея, если её сравнивать с «Обителью» Прилепина, потребовала бы от автора совсем другой уровень мышления (уж наверное не «пацанского»), другую систему героев, других конфликтов, другого типа повествователя (скорее всего, всеведущего), введения других мотивов, других описаний, пейзажей и портретов, и др.
Авантюрный жанр ― это лёгкий жанр, лёгкое чтение, «чтиво». Он привычен для Прилепина и очень подходит для его бойкого пера. Когда этот жанр соответствует теме произведения, как это имеет место, например, в классическом образце жанра ― «Трёх мушкетёрах», то выходит занимательное, захватывающее чтение. У Прилепина в «Обители» жанр не соответствует теме: жанр ― лёгкий, а тема ― тяжёлая, выбранная автором форма не соответствует содержанию материала. Авантюрно вести дурачка-героя по трагической теме, значит не раскрыть её. Горы «страшилок» автору не помогают. Заметьте, в «Обители» повествователю самому или с помощью второстепенных героев всё время приходится объяснять дурачку, кто есть кто и что есть что. Так в классических авантюрных романах не пишут. Разве к д′Артаньяну кто попало лезет с бесконечными объяснениями? А к Артёму Горяинову, тормозя сюжет, буквально на каждой странице с объяснениями лезут абсолютно все, кроме собаки и оленя. Зачастую, то что нужно давать в описаниях и в рассуждениях, даётся в диалогах ― и это тоже издержки несоответствия темы и жанра.
И ещё серьёзное упущение: в романе нет большой интриги, вокруг которой строился бы сюжет, как в тех же «Трёх мушкетёрах», и это отбрасывает «Обитель» на задворки авантюрного жанра. Авантюрный роман ― без сквозной интриги, без погони за «сокровищем»: такого поискать!
*****
За критическим отзывом на свою рукопись и редактурой обращайтесь по адресу:
book-editing@yandex.ru
Сергей Сергеевич Лихачев
Вспомните об этом в нужный момент!
Если вы нашли моё сообщение полезным для себя, пожалуйста, расскажите о нём другим людям или просто дайте на него ссылку.
Узнать больше вы всегда можете в нашей Школе писательского мастерства:http://book-writing.narod.ru
или http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/
Услуги редактирования рукописей: http://book-editing.narod.ru
или http://editingmanuscript.wordpress.com/
Наёмный писатель: http://writerlikhachev.blogspot.com/
или http://writerhired.wordpress.com/
Литературный редактор Лихачев Сергей Сергеевич
По любым вопросам обращайтесь ко мне лично: likhachev007@gmail.com
Литературный редактор 