В Школе писательского мастерства я постоянно рассматриваю рукописи начинающих писателей и делаю замечания по тексту. Многие спрашивают, как это выглядит. Поскольку я не могу без разрешения автора выставить в открытый доступ неопубликованное произведение, я взял последний рассказ Захара Прилепина, опубликованный в журнале «Афиша» — рассказ «Зима» из сборника «Семь жизней» — и сделал замечания по тексту этого небольшого рассказа. Это не критический отзыв на рассказ, а простые быстрые редакторские замечания, которые я обычно делаю в рукописях начинающих писателей и своих учеников. В конце редакторского построчного разбора рукописи я делаю заключение.
Замечания написаны красным шрифтом, заключены в скобки и относятся к абзацам или к подчёркнутым словам в тексте рассказа.
*****
ТЕКСТ РАССКАЗА «ЗИМА» С ЗАМЕЧАНИЯМИ С.С.ЛИХАЧЕВА
— А если я попробую выйти к морю напрямую? — спрашивал сам себя вслух. (Похоже, неправильно выбран повествователь, поэтому вполне вменяемый герой вынужден разговаривать сам с собой вслух)
Они приплыли вчера вечером на пароме из Неаполя; был сильный ветер, и ее укачало.
Последние пятнадцать минут она сидела, закусив губу и глядя в одну точку. (Фраза повисает в воздухе).
От причала ехали куда-то вверх на автобусе, потом шли пешком.
Она держалась за его руку и даже не смотрела по сторонам — на все эти скалы, всех этих чаек, на спокойные и тихие огни, (Это при сильном-то ветре?) выглядевшие так, словно кто-то нещедро посолил крупной солью влажную тьму. (Невозможно физически представить себе такое сравнение: прозаическая соль в этом сравнении требует именно физической, а не метафизической картины)
Пока он общался на ресепшен с хозяйкой гостиницы — полной, улыбчивой женщиной, (Портрет единожды упомянутой хозяйки ничего не даёт, значит, не нужен, достаточно указания функции хозяйки) — она ждала на улице, сиротливо присев прямо на ступеньку и прижавшись головой к железным перилам.
…бледная и отстраненная, едва добралась до кровати.
Ее уставшее, будто обращенное в себя лицо, маленькие, красиво и точно прорисованные, а сейчас потерявшие цвет губы, и маленькие зубки, всегда очень белые, и маленький язык во рту — этот язык, который… впрочем, ладно, ладно — и так понятно, как невыносимо он любил все это, держа в руках ее голову, дыша светлыми, влажными волосами и находя то, что видел, совершенным: ноздри, маленькие, как у куклы, мочки ушей, прохладные и тоже до смешного маленькие, линию лба, родинку на виске, сам висок, шею…
(Кто повествователь? Если «впрочем, ладно, ладно», то это очень близкий к герою человек, запанибратски к нему относящийся. И кому это «и так понятно»? Мне не понятно. А уж выражение «как невыносимо он любил» вообще не поддаётся пониманию и никак не соответствует завершающей фразе в рассказе)
Она сразу легла спать — и спала беззвучно и крепко.
Он же засыпал трудно, вслушиваясь в шум близкого моря, — а еще ночью пошла гроза, и это было так прекрасно: лежать в комнате, когда там, над необъятной водой, бьют молнии.
Проснулся рано утром, несколько раз едва-едва прикоснулся указательным и средним пальцем к ее плечу: она спала спиной к нему, кажется, ни разу не шелохнувшись за ночь. (Если «кажется», то повествователь не всеведущий)
Стянул со своей груди покрывало так бережно, будто собирался себя своровать. (Здесь идёт позиционирование героя, будто он заботится, любит героиню. Другое состояние отношений героев в рассказе не указывается ― только любовь)
В комнате надел только брюки. Майку, свитер, куртку и шарф взял с собой и все это натягивал и накручивал на себя уже в коридоре — чтоб не разбудить ее. Опасаться того, что кто-то посторонний вдруг увидит полуголого мужчину, не стоило — в гостинице они жили одни. (Повествователь, значит, всеведущий или ограниченный)
…да и пять утра — кто еще выйдет гулять в пять утра?.. (Это размышление героя. Повествователь знает, о чём думает герой)
В ботинках с незавязанными шнурками он поспешил на улицу, словно бы валяя дурака и даже чуть-чуть кокетничая: вот я какой, иду, будто бродяга, и шнурки за мной волочатся, и незаправленная майка торчит из штанин, и ремень болтается, и морда наглая, неумытая, влюбленная. (Если «словно бы», то это не всеведущий повествователь. Тот знает всё наверняка, как у Толстого в «Войне и мире»)
Воздух был густой, влажный, все кричали и кричали чайки, во дворике покачивала на ветру красивой прической пальма, дождь возвращался обратно в море — откуда пришел.
Все отели и кафе — а он немедленно увидел вокруг множество крыш и веранд — были закрыты: зима. (Оказалось, зима! Но зимой в 5 утра на широте Неаполя ещё совсем темно)
Он влез на ближайший парапет и, глубоко вдыхая, стоял там. Сырой ветер тыкался в щеку. (Плохо: тыкаться может только предмет, а ветер не предмет)
Так прекрасно, так удивительно — никого нет, ни души, ни тела… цепочки и маленькие почтовые замочки раскачиваются на дверях и калитках, а кое-где входы в отели закрыты досками крест-накрест — ну смешно же! (Опять повествователь читает мысли героя)
Недолго думая перепрыгнул через маленький забор ближайшего отеля.
«Какой я молодой и ловкий», — подумал, словно бы наблюдая себя со стороны. (Начинается маразм, не связанный с темой рассказа ― расставанием с любимой)
Старался ступать аккуратно — всюду была плитка, разноцветная и скользкая.
«А то поскользнешься и полетишь вверх ногами, вот будет смеху, когда тебя найдут тут мертвого, с разбитой башкой…» (Маразм крепчает)
Сквозь большое и толстое стекло он разглядывал стойки и столики кафе в фойе пустующего отеля. Стулья были не собраны, а так и остались стоять, будто в ожидании посетителей.
На стойке администратора лежал раскрытый блокнот, и даже виднелась какая-то запись. (Это в тьме ночи-то и при потушенном свете?)
«Интересно, что там написано? — думал он. — К примеру: «Господин из пятого номера попросил его разбудить в полдень»… И вот не разбудил, и господин там спит до сих пор, ха. Или: «Забыл собрать стулья и подмести, вернусь в следующем году и все доделаю»… (Крепчает!)
От постоянных дождей стекла были грязными. Он приложил руку и потом смотрел, как быстро тает на стекле его ладонь. (Плохо. Не сказано про изморозь на стекле, сказано про грязь. Чему же таять?)
Отели располагались один за другим. Их строили на спуске к морю, и каждый последующий отель был чуть ниже предстоящего: странно, что тут не догадались снимать фильмы, где несколько злых людей пытаются поймать одного доброго, который к тому же оказался в компании милой, но неопытной и немного болезненной девушки — девушка, правда, в самый нужный момент откуда-то появится, проявит решительность: поднимет выпавший пистолет, выстрелит кому-нибудь в ногу, и тут же, ошарашенная своим поступком, бросит оружие на землю. (К чему всё это говорит повествователь? Это выпадает из темы рассказа)
…одна из дверей оказалась открыта, и он очутился во дворике следующего отеля, очень довольный собой и веселый.
«А ведь тут нет никакой сигнализации, — подумал он. — Можно забраться в любую гостиницу и жить с любимой девушкой… каждый день меняя комнаты… Зарываться в одеяла, спать, будто зимние звери… По утрам ходить в ближайшее городское кафе и завтракать — как нормальные люди… тихо и сладко смеясь от своего хулиганства… время от времени находя друг у друга на одежде пух с гостиничных подушек, и сквозь зубы прыскать от смеха, сдувая с руки пушинку, и тут же озираться: не понял ли кто, не заметил ли — улика же».
«Потом приедет полиция, и тебя посадят в настоящую итальянскую тюрьму», — мрачно подумал он, чтоб немного себя угомонить.
Трогал сырые поручни, касался стен и все поглядывал на море: стало ли оно ближе.
Услышал шум: да, это был человек — в рабочей форме, тянувший какой-то шланг возле следующего отеля. (Прошло минут двадцать, получается, это в 5-20 утра, в темноте, уже рабочие зимой находятся на рабочем месте? Почему не включают прожекторы?)
Человек зашел в подсобный домик у отеля и притих там. (Плохо)
Происходящее стало еще увлекательнее: стараясь не очень шуметь, он (Последним был рабочий: «он» относится к нему) взял штурмом железный заборчик и предпринял попытку незамеченным миновать новый отель, не вспугнув человека со шлангом.
Однако попасть на территорию этого отеля оказалось проще, чем покинуть ее: очередные заборы оказались выше, чем хотелось бы, и даже подобраться к ним было непросто — повсюду лежали стройматериалы, неиспользованная плитка, двери припирали помпезные сооружения из досок, без излишнего грохота все это разобрать не представлялось возможным. (Штамп, канцеляризм)
Человек не появлялся, поэтому он, заботливо переступая через шланг, все бродил то туда, то сюда по территории отеля. Откуда-то будто из подвала домика, куда зашел человек, раздавалось покашливание. (Нет это не всеведущий повествователь)
Он вспрыгнул на парапет и пошел по нему до самого края — увидел асфальтовую дорожку внизу, достаточно широкую. (Для чего, для кого достаточно широкую? Если нет ответа, то зачем эти слова?) Можно было спуститься — хотя тут было метра три высоты…
«…или взять и перепрыгнуть на крышу следующего отеля?» — прикидывал он. До крыши тоже было метра три.
Незаметный и неуслышанный, из своего (?) домика вышел человек и начал сворачивать шланг.
Увидел зачарованного туриста на парапете, ничего не сказал, даже не поздоровался. («…или взять и перепрыгнуть на крышу следующего отеля?» — прикидывал он ― это состояние можно назвать «зачарованным»?)
Испортил всю игру. (Если это не повествователь говорит, а размышление героя, то зачем следующая фраза ― такое же размышление ― в кавычках?) «А так все весело начиналось…» — думал он, снова поднимаясь наверх, к своему отелю.
Пока спускался, радовался своей смекалке и ловкости — но на обратном пути все это оказалось смешным: ну перелез — раз, ну обошел забор — два, ну перепрыгнул — три. Любой пацан так сможет. (Полный маразм!)
Надо было искать другой путь к морю.
Наугад он двинулся по асфальтовой дорожке, ведущей куда-то влево от их отеля.
Навстречу никто не попадался.
Строения скоро кончились, и дорожка пошла резко вниз, меж деревьев.
Это был почти что настоящий лес.
Вдруг он увидел море — оно объявилось далеко, в полукилометре внизу, голое и бесстыдное. (Эпитеты не соответствуют настроению и действиям героя: он же не сексом занимается и даже не думает о нём. Как можно через «почти что настоящий лес» увидеть в темноте «голое и бесстыдное» море ― бог весть!)
Несколько невысоких каменистых скал стояли неподалеку от берега, в воде. (Масло масляное. Вот здесь могло бы пригодиться слово «голых» ― «голых скал»)
Над скалами летали чайки: наконец-то он увидел их — а то лишь слышал.
Он поспешил к морю с твердым желанием разглядеть все это вблизи и запомнить — и поскорее вернуться в отель, чтобы принести любимой в качестве подарка и сложить возле кровати: вот море, вот скалы, вот чайки, вот рассветное небо — бери скорей, трофеи. (Второе недвусмысленное указание на то, что герой любит героиню)
Дорогу перебежал маленький зверь — кажется, заяц. (Повествователю кажется или герою?) Отчего-то заяц был рыжий, словно белка, но белки ведь не бегают по земле, (Ещё как бегают, но не ночью) как зайцы, когда вокруг столько деревьев. Белки живут на деревьях. Тогда кто это был? (Повествователь это спрашивает или герой? Если повествователь, то он не всеведущий)
Он не стал размышлять над встречной загадкой и тут же забыл про зверька, потому что приближающееся море занимало все его сознание. (И это стиль?) Море — и да, эти, кажется, две скалы, (Получается, не то герой, не то повествователь не способен сосчитать две скалы, торчащие из воды? Может, «мальчик хочет в Тамбов», а не в Италию?) странно стоящие возле самого берега, будто их кто-то забыл там.
«…в такой земле… — лихорадочно (С какой стати лихорадочно? За героем гонятся с топором, героя вот-вот убьют?) думал он, с каждым шагом по направлению к морю все слаще и острее ощущая свою малость, (Совершенно не мотивированная униженность смелого, прыгающего через чужие заборы и рыскающего по чужим базам отдыха, пацана) — …в такой красивой земле, конечно же, не могли поверить в одного бога… здесь всего с излишком — моря и неба, (Герой идёт ещё по лесу, поэтому излишек неба не должен прийти на ум) чаек, воздуха… так много дождя — когда приходит дождь… так много страсти и соленой ярости… всем этим не мог владеть один бог. Поэтому боги в этих краях рождались и жили целыми стаями, и все эти боги были красивы… и страстны, и яростны, и любвеобильны…» (Откуда мальчику из Тамбова известно про «целые стаи богов» «в этих краях»?)
В той стороне, откуда он был родом, ему никогда не хотелось взлететь. Напротив, куда чаще его охватывало желание припасть к земле и попытаться ее согреть — такую холодную и одинокую.
Припасть к ней и пропасть в ней. (И это размышления повествователя о влюблённом пацане, лазающем по заборам? Автор не выдерживает заявленные вначале характер героя. Характер распадается на глазах)
А здесь — здесь он оглядывался по сторонам, словно пьяный, и хотелось сначала закричать изо всех сил, чтоб от крика с этих скал осыпались несколько камней, — а потом ощутить за спиной крылья, и с хрустом расправить их, и отчаянно рвануть куда-то вбок и вверх, принимая на грудь порыв ветра, готового сбить тебя в море, — наивного глупца, возомнившего себя невесть кем.
Необъятная соленая вода становилась все ближе.
Он торопился по ступеням, иногда осознавая, что на лице его уже несколько минут как застыла улыбка — и тут же забывая об этом своем тихом и упоительном сумасшествии. Но если бы кто-то увидел его сейчас — напугался бы.
По-настоящему счастливые люди, не скрывающие своего счастья, должны бы вызывать у нас ужас: они же невменяемы.
С каждым шагом он все больше погружался в клокотание моря, его запах, его рассеянную в воздухе влагу и власть. (Сомнительно. Люди из северной стороны, с «холодной и одинокой» земли, никакого пиетета к чуждому зимнему морю не испытывают. Испытывают интерес по части летних купаний)
Выйдя из лесной посадки на открытое пространство, он обнаружил на берегу закрытое кафе, а рядом симпатичный, словно бы рыбацкий, крашенный белой краской дом.
Смешно (Кому: герою или повествователю?) было бы найти дикий берег прямо под самым городом, и он не огорчился, а скорее обрадовался пустующему кафе и белому домику: так даже лучше. (Почему лучше?)
Город за спиной лежал (В Средиземноморье прибрежные города уступами спускаются к морю, город не мог «лежать») будто покинутый: ни огонька, ни дымка, ни движения. Только приморская зима и чайки, давно отвыкшие от людей, — а что люди? — люди узнали о том, что с моря приближается нечто ужасное, несущее всем погибель, и поспешили уехать, уплыть, оставить свои жилища. (Это базы отдыха опустели, а в городе-то живут ― паром в Неаполь и обратно ходит каждый день)
…и только вот его позабыли и не заметили. (?)
Его и ее.
Она лежала там, в пустой гостинице, горячая и ароматная, со своим прекрасным лицом, и он с жалостливой, отдающей прямо в сердце болью вспомнил маленькие, красиво и точно прорисованные, а сейчас потерявшие цвет губы, и маленькие зубки, всегда очень белые, (Повтор) и маленький язык во рту — этот язык, который… впрочем, ладно, ладно — и так понятно, как невыносимо он любил, любил, любил все это. (Как бездарно говорится о любви! Автору за 13 лет литературного труда ни разу так и не удалось написать о любви: видно, не дано, это приговор)
Он ходил вдоль берега, словно искал что-то и никак не хотел найти. (Значит, это не всеведущий повествователь)
Море было восхитительным — с трудом он спустился по камням и погладил воду. Вода показалась ласковой, но своенравной. (Зимой, в шторм, вода может показаться ласковой? Её можно погладить? Автор не помнит, что написал несколькими абзацами выше)
Вблизи стоящие в клокочущей, вскипающей воде две скалы выглядели еще более таинственно. (Здесь же прибой, как можно погладить воду? Не «таинственно», а «загадочно»: таинственность несовместима с грохотом шторма. Автор не работает со словом)
Всякую секунду казалось, что вот-вот из-за ближайшей скалы появится лодка с не чаявшими добраться до суши путниками, и вид их будет необычен, а язык невнятен. Или дозорный корабль с недобрыми людьми, которые, увидев досужего гуляку на берегу, тут же выстрелят в него из мушкета. Или вынесет волной мертвое тело — то ли большой рыбы, то ли человека… или большой рыбы, съевшей человека… или человека, уже накормившего собою малых рыб и оттого потерявшего лицо — ну хотя бы часть лица. (Ну если повествователь знает, что герою «всякую секунду казалось», то это всеведущий или ограниченный повествователь. Про мёртвое тело могло казаться влюблённому парню в романтической поездке?)
Он заметил тропку, ведущую на скалистую возвышенность, (Неточное слово) откуда, кажется, (А здесь кому кажется: повествователю или герою?) имелся (Стиль!) удивительный вид.
Он пошел по тропке, изредка с легкой опаской вглядываясь в море, клокочущее внизу. (Зачем «вглядываться в море», взбираясь на «возвышенность»? Нужно смотреть под ноги, а на море «с лёгкой опаской» оборачиваться)
«Будучи пьяным, тут несложно сорваться и убиться насмерть», — подумал он с непонятным ему самому удовольствием. (Прямо таким литературным слогом и подумал: «Будучи пьяным, тут несложно…»?)
Чувство, возникшее в нем, было странным: поднимаясь по тропке, чтоб в одиночестве поздороваться с утренним морем, (А у воды он был не в одиночестве?) — он шел будто бы на суд, где его могли осудить на смерть, а могли одарить необычайно и щедро. (В маленьком рассказе этот мотив смерти не сработает. К нему нужно подводить читателя, рассказывать предысторию героя, историю отношений с девушкой ― это было бы куда полезней, чем заставлять героя лазать через заборы. В таком рассказе мотивы духовного суда, смерти и целых «стай богов», не работают, они фальшиво звучат рядом с лазаньем героя-пацана по заборам. Автор проявляет поразительную этическую глухоту)
Наконец он поднялся и смог как следует рассмотреть скалу — ту, что стояла посреди воды. (Очень «точно»! Автор не потрудился поработать над картинкой. Помнится, «посреди воды» должны были стоять «кажется, две скалы») В скале, в самом центре ее был сквозной проход, расщелина — из этой расщелины ежеминутно вырывалась возмущенная вода… после недолгого затишья начиналось бешеное бурление, и, нагнанная новой волною, снова катилась шипящая пена.
Он смотрел на это долго — быть может, полчаса, а может быть, и дольше.
На воду нельзя было насмотреться.
Эта вода являла собой бездну. В эту воду ушли тысячи и тысячи героев. В этой воде сгорели боги со всеми их чудесами и колесницами. В этой воде растворились нации и народы. И лишь она одна осталась неизменной и гнала сама себя в эту расщелину с одной стороны, чтоб в пенной, животной, белоснежной ярости выкатиться с другой. (Про нации и народы ― совершенно надуманная, высосанная из пальца сентенция, как про смерть, стаи богов и пр. Просто сам Прилепин ― не повествователь, а автор ― вдруг вынырнул в рассказе ― и «отмочил» претензию на сентенцию)
И так тысячи лет. (Пацан из Тамбова думает в 6 утра про растворённые в Италии нации и народы за «тысячи лет»!)
Хотелось приобщиться к этой неизменности или хотя бы попытаться почувствовать ее ток. («Ток неизменности» ― это, конечно, первым делом для влюблённого разбитного парня из холодной страны, угодившего на море, от которого он «каждую секунду» ждёт выстрел из мушкета или трупы рыб и людей. Автор словно не помнит, что написал в предыдущих абзацах)
Вышедшее солнце было сладким и медленным — от него шло тепло, как от лимонного пирога, только что вынутого из печи. (Это в шторм-то зимой? Среди «клокочущей, вскипающей воды»? Когда волна достаёт героя, лежащего на 10-метровой высоте над уровнем моря?)
Он снял куртку и затем свитер.
Подумал — и стянул майку. (Нет, не из Тамбова. В герое узнаётся футбольный фанат питерского «Зенита». Такому, конечно, только о «стаях богов» и о «токе неизменности» рассуждать)
Нет, ему было не холодно. Он разогрелся, пока спускался через лес к морю и вновь забирался по тропке сюда. К тому же — солнце…
Бросил одежду и улегся на нее, трогая руками камни.
Закрыл глаза.
Клокочущая вода внизу, медленное солнце сверху, (Оно же едва поднялось над горизонтом, раннее утро зимой) он посередине, со своей душою и своей кровью.
Он старался не думать, и у него получалось.
Кажется, тут, в этой бескрайней благости, (?) не хватало только его, чтоб всему миру обрести единый ритм. (Это рассуждения пацана ― единственного проходного героя в творчестве Прилепина? Кто в это поверит! «Единый ритм», «ток неизменности», «стаи богов»… В Италию зимой явился пацан из холодной страны ― и «весь мир обрёл единый ритм». Это же невозможно читать!)
Без него светило поднималось непонятно зачем, чайки кричали неясно про что, море бесилось само по себе, скалы дичали.
И лишь он — принесший сюда 36,6 градуса своего тепла, свое глупое, незагорелое человеческое тело, — именно он заставил все вокруг стать единым и нерасторжимым. (Какая фальшь! Тело, кстати, не может быть «глупым». Зачем «человеческое», если уже сказано: «своё»? В одном коротком предложении ― три смысловые и стилистические ошибки! А ведь с утра главный герой трезвый был, травы не нюхал…)
Так ему казалось, пока он лежал с закрытыми глазами и пытался, не поднимая век, понять, где сейчас находится солнце: там ли, где он оставил его, закрывая глаза, или уже совсем в другом месте.
Случившееся далее было почти необъяснимым. До моря, шумевшего где-то внизу, было не меньше десяти метров — он так и не понял, как оно могло исхитриться и достать разнежившегося, полураздетого человека — его.
Но все случилось, как случилось: в одно мгновение на него, словно бы в шутку, обрушилось литров тридцать воды — волна вытянула невозможно в эту погоду длинный язык и лизнула. (Зачем повествователю указывать литраж? А поработать над слогом автор не пробовал?)
Он вскочил ошарашенный — не успев толком испугаться — и тут же захохотал над собой.
Это воистину было смешно: разлегся, размечта-а-ался, залип… Дурак! Самоуверенный дурачина!
Вся его одежда была сырая. (Блистательный стиль!) Брюки такие, будто их только что постирали. Свитер, на котором, между прочим, (Зачем это «между прочим» указывает повествователь?) лежал — и тот хоть отжимай. Он, кстати, (Зачем «кстати»?) попробовал отжать, и это оказалось бесполезным: вода пропитала каждую его шерстяную нитку, свитер стал вдвое, а то и втрое тяжелее. (Зачем это написано? Тем более, что через пару абзацев идёт повтор: «Свитер, который он повязал на пояс, был тяжел, как доспехи»)
Он перегнулся и глянул вниз, на воду — вода по-прежнему была далеко, и ничего в природе не могло объяснить эту веселую шутку над человеком.
— Хорошо еще море не слизнуло тебя целиком! — воскликнул он вслух и снова захохотал. (Как же фальшиво звучит! У нормального писателя герой бы, с любопытством или даже с некоторым удивлением посмотрев на волны, просто покачал бы головой и усмехнулся ― и читатель бы всё понял. Ну почему бы автору во время работы над рассказом не произнести эту фразу вслух? И фальшь сразу обнаружилась бы. Это же азы литературного труда. Кстати, слово «целиком» подразумевает, что море могло слизнуть героя и «частично»)
Это было счастье. (???)
Он возвращался в гостиницу, преисполненный восторга. Несколько раз оглядывался на море: ужо я тебе! — смешно грозил он, — ужо я тебе! (В лексиконе современного пацана из холодной страны нет слова «ужо». Зато у автора в рассказе налицо смешение стилей)
Море не обращало на него никакого внимания. (Зачем это сказано?)
Свитер, который он повязал на пояс, был тяжел, как доспехи. (Повтор. Уже было написано: «свитер стал вдвое, а то и втрое тяжелее»)
Куртку он надел на голое тело.
Тело было соленым.
Солнце вставало все выше.
Он так торопился, что потерял свою гостиницу, прошел куда-то дальше и некоторое время озадаченно озирался.
Показалось, что все отели на одно лицо: крыши, заборы, калитки — нет разницы.
Успокоил сердцебиение, сделал сорок шагов назад — и нашел. (Зачем эта подробность? Почему не пятьдесят шагов, не тридцать, не сто тридцать?)
Надо было успеть все сделать, пока не высохло море на коже, не выветрился запах соленой воды.
Ботинки вместе с носками он снял в коридоре и оставил там. Подумав, там же, прямо на пол, бросил куртку, свитер и майку. (Это уже третье перечисление предметов одежды героя в маленьком рассказе. Сначала он одевался в «брюки. Майку, свитер, куртку и шарф»; потом штаны, свитер и куртка промокли. Поэтому в третьем эпизоде достаточно было сказать: «в коридоре бросил одежду на пол и в одних джинсах…»)
В одних джинсах беззвучно вошел в номер.
Она проснулась через несколько минут — розовая и полная ожидания, как только что сорванное яблоко. (Повествователь путает понятия объект и субъект: полным ожидания может быть едок сорванного яблока ― субъект, а не само яблоко ― объект поедания)
Ее маленькие, красиво и точно прорисованные губы обрели цвет, и виднелись маленькие зубки, всегда очень белые, и маленький язык во рту — тот самый язык, который… впрочем, ладно, что тут говорить, он давно уже выучил без запинки и ноздри, маленькие, как у куклы, и мочки ушей, прохладные и тоже до смешного маленькие, и линию лба, и родинку на виске, и сам висок, и шею, и улыбку, которую он подстерегал каждое утро, как охотник… (К чему этот повтор маленьких ушек и зубок ― в третий раз? Как это можно «выучить без запинки ноздри»? А над словом автор не пробовал поработать?)
Она проснулась и улыбнулась, глядя на него. Вот улыбка — лови, охотник.
Он как раз завершал свои дела.
— Посмотри, я все нормально уложил? — спросил он и поставил ее сумку возле кровати.
В сумке вразброс, смятые и спутанные, лежали ее вещи, она успела оттуда вытащить только халат, он запихал его обратно и сгреб все то, что она непонятно когда успела разложить в ванной — эти ее щетки, тюбики, флаконы и помады… заодно бросил пять или шесть брикетиков с мылом, которые уже лежали в номере, — а вдруг пригодятся: измажется где-то, нужно будет вымыть руки, а он уже позаботился. (Когда успела разложить, если «…бледная и отстраненная, едва добралась до кровати»)
— Одевайся скорей, — торопил он шепотом.
Пальма за окном раскачивалась на ветру.
— Скоро паром, тебе нужно успеть, чтоб уехать, — повторял он, а она все улыбалась, предчувствуя игру, только что это за игра, никак не понимала — и даже, будь что будет, чуть высвободила ногу из-под одеяла — эта нога точно должна была поучаствовать в игре; теплая, нагретая, сочная, голая, в нежнейшем пушке нога.
Он заторопился, чтобы не обратить внимание на эту ногу и не отвлечься, и поэтому склонился к ее лицу, по пути увернувшись от раскрывшихся навстречу губ, и прошептал на ухо:
— Я больше не люблю тебя. (Совершенно не мотивировано! Повествователь указывал трижды на любовь героя к героине: «как невыносимо он любил все это», «принести любимой в качестве подарка» и морда у героя «влюблённая». Кроме того, есть косвенная ссылка на любовь: героя представляют в состоянии «тихом и упоительном сумасшествии. Но если бы кто-то увидел его сейчас — напугался бы. По-настоящему счастливые люди…» Итак, герой по-настоящему счастлив, находится в «упоительном сумасшествии» — и вдруг заявляет любимой девушке: «Я больше не люблю тебя». Вышла плохая «достоевщина». Об иных — нелюбовных — отношениях героя и героини в рассказе не было сказано ни единого слова. Никакого начала, развития и окончания чувства любви показано не было. Скорее герой должен был заявить: «Я убил и ограбил свою бабушку в холодной стране. Ты, любимая, возвращайся, а я поселюсь на этом острове «бескрайней благости» среди «стай богов», ибо без меня, лазающего по заборам пацана, невозможно «всему миру обрести единый ритм». Автор рассказа, видимо, тужился что-то доказать, пытался заинтриговать, но у него решительно ничего не вышло. Получился очередной выверт, глупая попытка оригинальничанья: вот ужо я вас огорошу последней репликой! Огорошил… своим писательским непрофессионализмом)
Заключение
Идеи в рассказе нет. О чём написан рассказ, понять невозможно. Тема расставания любовников не раскрыта. Название рассказа неудачное. Поведение, поступки главного героя не мотивированы. Вид (тип) повествователя неопределим (как и в безобразном романе «Обитель»), у автора в голове перемешались несколько видов повествователя, получилась несъедобная каша, и этой каше уже много лет. Автор время от времени выглядывает из-за плеч непонятного повествователя, не без самолюбования и выпячивания себя, любимого. Некоторые сентенции автора (например, «По-настоящему счастливые люди, не скрывающие своего счастья, должны бы вызывать у нас ужас: они же невменяемы».) нуждаются в смысловой корректировке. Сюжета в рассказе нет. Композиция нелепая; царит событийная необязательность: зачем, например, герой лазает по заборам и пустым базам отдыха, если суть рассказа ― хамское издевательское объявление возлюбленной: «Я больше не люблю тебя»? Зачем было зимой герою из холодной страны тащить нелюбимую девушку ночевать на холодный ветренный итальянский остров, чтобы утром следующего дня отправить на тошнотворном пароме обратно? Ведь на острове ровным счётом ничего не произошло: герой бесцельно шлялся, промок ― и всё. Возможно, у героя «не все дома», но тогда это нужно было ясно показать. Портрета единственного героя в рассказе нет. Пейзаж и описания — бедненькие — есть, но не дай бог в них внимательно вчитаться: не поймёшь, в воде одна скала или две; озадачишься, как через лес можно видеть «излишки моря и неба…» Слога нет, общий для рассказа стиль и общий тон отсутствуют. С логикой развития событий, со смыслами, с мотивацией и характером героя ― просто катастрофа. Автор продемонстрировал редкостную для писателей этическую и эстетическую глухоту, и подтвердил свою приверженность к эпатажным постмодернистским вывертам. Текст грешит фактическими ошибками. Так, восход солнца в Неаполе 1 декабря (http://travel.org.ua/water.php?t_id=23&type=3&h=12) — 7 часов 07 минут (режим зимнего времени), а в тексте светло уже в 5 часов утра и рабочий тащит шланг…
Никакой художественной ценности рассказ не имеет: в мусорную корзину. Редактора, пропустившего такой мусор в печать, уволить.
*****
Реквизиты, по которым можно обращаться за развивающим и стилистическим редактированием и корректурой
Почта: book-editing@yandex.ru
Адрес: 443001, РФ, Самара, ул. Ленинская, 202, ООО «Лихачев» (сюда можно принести рукопись для редактирования «живьём», в присутствии автора)
Телефон: 8(846)260-95-64, 89023713657 (сотовый, в любое приличное время)
Звонки из других стран:
Из Казахстана: 8-10-7-846 2609564
Из Азербайджана: 0-0-7-846 2609564
Из Германии: 00-7-846-2609564
Из США: 011-7-846-2609564
Редактор Лихачев Сергей Сергеевич
Для более подробной информации ― блоги на WordPress
- http://literarymentoring.wordpress.com/ — Литературный наставник
- http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/ — Школа писательского мастерства
Литературный редактор 