Главный редактор литературного журнала и его друзья-авторы

Posted on 26.03.2017 by Сергей Лихачев

Достаточно часто редакторы журналов сталкиваются с непростой задачей — как отказать в публикации текста своему другу и желательно это сделать так, чтобы друга не обидеть и не потерять. Литературный журнал «Этажи» в лице главного редактора Ирины Терры, обеспокоенной такой дилеммой, решил провести блиц-опрос среди главных редакторов толстых литературных журналов.

Есть ли какой-то тактичный и самый щадящий способ отказать в публикации и остаться в хороших дружеских отношениях?

У вас еще остались друзья среди писателей?

Как часто приходится идти на поводу дружеских отношений в ущерб своим литературным предпочтениям?

Отказать или взять неподходящий для журнала текст — и то, и другое «неловко как-то» перед другом или перед самим собой, — какую из этих неловкостей выбираете вы?

*****

Сергей Чупринин, главный редактор журнала «Знамя»:

Я стал главным редактором четверть века назад и тогда же придумал упреждающую формулу. Принимая рукопись у близкого мне человека, говорю: «Надеюсь, мы не поссоримся из-за этого». Иногда (правда, только иногда) помогает, поэтому среди моих друзей есть писатели, которые вполне успешно печатаются в других журналах, но в «Знамя», после нескольких осечек, свои новые работы уже не предлагают. Случаев, чтобы мы когда-то шли на поводу моих дружеских чувств или дружеских чувств моих коллег, не помню. Зато бывало, что отправляли в печать слабоватое, на наш вкус, произведение своего постоянного автора, чьи предыдущие произведения ценили и по-прежнему ценим очень высоко. Так — приведу лишь один пример — в 90-е годы напечатали несколько не лучших вещей любимого нами Фазиля Искандера. С оправдывающей, мне кажется, нас внутренней мотивировкой: «Он уже написал столько замечательных книг, он так по достоинству любим тысячами наших читателей, что имеет право увидеть опубликованным любое свое слово».

Леонид Бахнов, редактор отдела прозы в журнале «Дружба Народов»:

Однажды один из очень неплохих писателей в то время, когда мы еще не стали друзьями, стал восхищаться конструктивной зоркостью моего редакторского глаза. Как я в его тексте и то углядел, и это, и что-то ему подсказал… На самом деле огрехи были не такими большими, почему я ему и ответил, что все это ерунда, всего лишь мелкие, застрявшие в зубах кусочки той собаки, которую мне пришлось съесть на этом деле.

Зачем-то он стал повторять эту фразу своим товарищам по перу.

Главным — не главным, но редактором побывать мне довелось. В одной «Дружбе народов» вёл отдел прозы почитай 30 лет. За эти годы мои некогда молодые авторы успели поседеть, обрасти бородами и потомками разных колен. Некоторые, правда, наоборот — полысеть, сбрить бороды и развестись не по одному разу.

Писательская судьба — штука прихотливая.

Но перейду к теме. Одной из самых, мягко говоря, щекотливых.

Друзья, да… Не стану начинать сразу с себя, соблюду иерархию. Поскольку над руководителем отдела есть главный редактор. А у главного тоже есть друзья. И друзья друзей. И подруги. И подруги друзей. И просто нужные люди. А еще авторы, которые прежде были просто авторами, а потом стали такими авторами, что уж лучше их напечатать.

Но об этих не буду. И о нужных не буду, тем более, что за последние четверть века и тех, и других сильно поубавилось. По разным причинам.

Главные, кстати, тоже случаются разные. Некоторым успех друга — что нож поперек горла. Но большинство все-таки чтут друзей. И не жаждут с ними раздружиться.

Например, у одного из главных, с которым я проработал много лет, был такой друг. Старый. Не в смысле, что старый, а в смысле, что старый друг. Хотя старым он тоже хотел казаться, вы еще поймете. Так вот, этого друга наш главный сильно толкал. Даже проталкивал. Напечатал я его раз. Другой. К третьему стал сильно сопротивляться. Да и редакция втихаря была на моей стороне. В общем, заматывал публикацию. Тогда главный мне говорит: «Знаешь, а ведь он сильно болен. Только это между нами, хорошо?» Что мне оставалось? Вздохнул. Но в номер все-таки не поставил.

Идет время. Главный молчит. Раздается звонок. На проводе — он, старый друг. Голос предзамогильный. Говорит: «У меня в этом году юбилей. 60 лет. Так хотелось бы напоследок увидеть свои рассказы!» Тут я все-таки дрогнул.

Прошло много лет. Ему стукнуло 70, потом 75. Последний раз он мне звонил в конце прошлого года. Ему уже за 80, дай Бог ему здоровья! Кажется, еще один раз я его напечатал.

Но что это я на других стрелки перевожу? А сам?

Сам я ничуть не лучше. Правда, самые-самые близкие мои друзья все-таки, слава господи, не прозаики. Хотя за столько-то лет прямо-таки грешно и с прозаиками сильно не подружиться. Что, понятное дело, грозит моральными страданиями и истощением нервного вещества.

И вот о чем говорит мой нелегкий опыт. Иной раз, конечно, и дашь слабину. Проклиная собственную слабохарактерность, засядешь доводить до кондиции маловысокохудожественную нетленку своего товарища. А это, я вам скажу, занятие! Кругом цветочки цветут, жизнь выкипает, а ты… Да еще с коллегами объясняйся.

Ладно, работа есть работа, даже если ее могло бы и не быть. Тут вот что важно — все-таки не давать слабину. К творчеству друзей относиться с суровостью, граничащей с надлежащей. Вот если взять и спросить себя: ну, зачем ты так маешься, его переписываешь? Получается — ради «планки». Чтобы не опускать эту, будь она неладна, «планку» журнала. Иначе кто-нибудь гипотетический станет потирать свои гипотетические руки: «Ага, друзей печатаете!» И будет не так уж неправ… Но все равно эту пресловутую «планку» нельзя опускать. Опустишь — и тот же друг тебе скажет: «Смотри, что вы печатаете! А почему не меня?»

Трудный вопрос.

Разумеется, можно начать юлить, сваливать на главного, на редколлегию, на маркетинг, на черта в ступе. Но лучше его избежать. Сказать другу прямо, глядя ему в глаза, и так, чтобы ни один мускул не дрогнул на твоем лице…

Эх!..

Нервная это, другоотталкивающая работа.

Говорят, в России нужно жить долго. Это верно. И редактором нужно быть долго. Конечно, есть друзья, которые обидятся на твой отказ. Причем навсегда. Но лично моя практика показывает, что таких немного. Может, года проходят и обиды забываются, может, люди по-другому начитают относиться к своим прежним текстам. Или просто мягчеют по не зависящим ни от чего причинам. Иногда, представьте, даже «спасибо» говорят, за то, что не напечатал.

Но редко.

Евгений Степанов, главный редактор журналов «Дети Ра», «Зарубежные записки», «Футурум АРТ» и других:

Я работаю редактором-издателем довольно много лет. То, что происходит в современной поэзии (а мы издаем в основном стихи), примерно знаю. Поэтому чаще всего сам обращаюсь к авторам, которых ценю и уважаю, с просьбой прислать мне стихи. Если присылают, я печатаю. Могу иногда что-то убрать (например, если в стихотворении есть ненормативная лексика), но подобные стихи присылают, к счастью, довольно редко. На письма из самотека (которые меня не заинтересовали) я не отвечаю. Это мое право, которым я охотно пользуюсь. Все мои журналы теперь выходят под эгидой Союза писателей ХХI века. Это тоже помогает в работе. Особое внимание я уделяю именно членам нашей общественной организации. И стараюсь для каждого автора подобрать то наше издание, которое ему наиболее подходит. Для авангардистов — это журнал «Футурум АРТ», для петербуржцев — это журнал «Зинзивер» (я в этом издании не главный редактор, но издатель), для зарубежных русскоязычных авторов — «Зарубежные записки» и т. д. Много наших авторов печатается в газетах «Поэтоград», «Литературные известия», которые также выходят под эгидой Союза писателей ХХI века.

Надеюсь, что это позволяет наиболее панорамно представить современную русскую поэзию. Конфликтов с авторами у меня нет.

Андрей Грицман, главный редактор журнала «Интерпоэзия»:

Было такое. «Старик, давай отложим, подумай о новой подборке. Подожди немного». Время решает многое. Отношения остаются, а там видно будет. Все лучше спускать на тормозах и откладывать.

У вас еще остались друзья среди писателей?

Да, много. Важно общаться, создать круг талантливых авторов-друзей, которыми журнал обрастает. Более того — их культивировать. Это создает высокий уровень журнала. Постепенно само получается, что круг журнала сильный.

Как часто приходится идти на поводу дружеских отношений в ущерб своим литературным предпочтениям?

Редко. Стараюсь держаться в своем кругу. Так и естественно получается. Кроме того, с годами, по мере врастания в литературу все больше сходишься с людьми близкой эстетики, с настоящими поэтами, то есть людьми близкой судьбы. Кто-то из великих сказал — «Поэт начинается там, где кончается человек».

Ни в коем случае не впадать в модус «уютного социального междусобойчика».

Я уже другими словами говорил — это жесткое дело. И дело прежде всего, а потом личный комфорт.

Я, правда, нередко использую метод «валить на редколлегию». Мол, у нас полная демократия, голосование и прости, но так решила редколлегия. Нередко это шито белыми нитками, но что делать.

*****

Интервью взято отсюда: http://etazhi-lit.ru/publishing/literary-kitchen/558-o-druzhbe-s-glavnym-redaktorom.html

*****

Реквизиты, по которым можно обращаться за развивающим и стилистическим редактированием и корректурой:

Почта: book-editing@yandex.ru

Адрес: 443001, РФ, Самара, ул. Ленинская, 202, ООО «Лихачев» (сюда можно принести рукопись для редактирования «живьём», в присутствии автора)

Телефон: 8(846)260-95-64, 89023713657 (сотовый, в любое приличное время)

Звонки из других стран:

Из Казахстана: 8-10-7-846 2609564

Из Азербайджана: 0-0-7-846 2609564

Из Германии: 00-7-846-2609564

Из США: 011-7-846-2609564

OLYMPUS DIGITAL CAMERA

Редактор Лихачев Сергей Сергеевич

Для более подробной информации — блоги на WordPress

http://literarymentoring.wordpress.com/ — Литературный наставник
http://schoolofcreativewriting.wordpress.com/ — Школа писательского мастерства

Интервью с писателем и редактором Александром Табаковым. В США литературных критиков содержат издатели

Posted on 15.11.2015 by Сергей Лихачев

Ответить

Александр Кабаков о брезгливости, либералах, путиноидах и позднем Бунине

Интервью Александра Мельмана с Александром Абрамовичем Кабаковым, писателем и главным редактором журнала «Саквояж СВ»

В своё время Александр Кабаков своим «Невозвращенцем» совершил абсолютный фурор, плавно переходящий в скандал: за три года «до» он предсказал абсолютно всё. То есть распад Советского Союза в чистом виде — до деталей, до самых мелочей. Дар предвидения? Сейчас Кабаков абсолютно это отрицает. Сейчас он вообще не хочет (и не может) быть революционером. Сейчас он только консерватор, углублённый в себя, в своё творчество, без всяких кавычек. Перебесился? Нет, со столь значительным человеком всё гораздо сложнее.

Александр Кабаков о брезгливости, либералах, путиноидах и позднем Бунине

Фото из личного архива А. Кабакова

«Лучше бы Ельцин ругался матом»

— Я хочу поговорить о том, что называется пиаром в писательской среде. Вы в моём представлении совершенно нераспиаренный человек, не занимаетесь этим. А некоторые ваши коллеги делают это сознательно.

— Они это делают больше бессознательно, я серьёзно говорю. Поскольку вы берёте у меня интервью, некоторые могут подумать, что это пиар. А если человек даёт десять интервью в неделю?

— У него берут интервью, потому что он не вылезает из телевизора, из радио, из Фейсбука…

— Он никогда не отказывается.

— А вы?

— Я иногда отказываюсь. В последнее время довольно часто. От телевидения просто отказываюсь под разными предлогами.

— Надеюсь, не от канала «Культура»?

— А не на канале «Культура» я и не бывал. Но и от него сейчас всё больше отказываюсь. Ссылаясь на здоровье, что правда. Нельзя ссылаться на здоровье, когда неправда, — сбудется. Но у меня правда. Ссылаюсь на нехватку времени, почти не приводя настоящей причины: не хочу.

— Просто на моём любимом канале «Культура»… Надеюсь, как и вашем. Или для вас ТВ не играет столь большой роли, как для меня?

— Это единственное, что можно смотреть иногда.

— …Есть такая программа «Игра в бисер» у Игоря Волгина, есть программа «Тем временем» у Александра Архангельского.

— Я там был несколько раз. В последнее время не бываю.

— Это состояние души или философия — больше не ходить на ТВ?

— Мне 72 года. Стыдно в таком возрасте сидеть перед камерой и чего-то говорить не по теме. А если говорить по теме — для писателя это всегда говорить только о себе. Всё остальное не по теме: либо политика, либо текущая ситуация в литературе… Не хочу. Нет, в своё время я этим очень даже занимался, более чем. Но теперь я из общественной жизни если не ушёл, то ухожу.

— Она вам стала неинтересной? Она вам кажется сиюминутной, суетной?

— Да, она неинтересна, поверхностна, местами противна, местами постыдна. Пожилые люди сидят и болтают чепуху. В лучшем случае чепуху.

— Но ваши коллеги, я имею в виду господина Прилепина или господина Шаргунова, не вылезают из ящика.

— Пожалуйста, ради бога. В своё время я, может, не столько, сколько Прилепин, но немало болтал перед камерой.

— Во время перестройки?

— Да, и после перестройки ещё. Ну хватит, хватит.

— То есть вы ощутили бессмысленность всего этого?

— Нет, не бессмысленность, просто время кончилось.

— Чьё время кончилось?

— Моё. Дай бог хоть что-нибудь ещё написать.

— Когда год назад я встречался с 90-летним Леонидом Зориным, он мне говорил примерно то же самое. Хотя он немного постарше.

— Если бы я высказал свою позицию по многим общественным, политическим, условно говоря, проблемам, то, во-первых, это вызвало бы некоторый скандал обязательно, испортились отношения с какими-то людьми…

— Почему? Сейчас все ко всему привыкли, никого уже ничто не шокирует.

— Это не так. Посмотрите, какой скандал творится в ПЕН-центре. Открытые письма, закрытые письма, либералы против «путиноидов»… Если бы я включился в это, то немедленно попал в центр скандала в силу своих некоторых взглядов. Я не хочу ни с кем ни ссориться, ни мириться…

— Но есть такой принцип толстовский, извините, «не могу молчать».

— А я не толстовец. И что касается Льва Николаевича… Поскольку он умер, я могу спокойно сказать то, что я думаю: лучше б мог. Сделал бы над собой усилие и промолчал.

— Это как в ЖЗЛ книга о Ельцине. Она начинается так: «Ельцин никогда не ругался матом». А рецензия на книгу начинается так: «Лучше бы Ельцин ругался матом».

— Да, Толстой — это Толстой, автор «Войны и мира», «Анны Карениной» и «Хаджи Мурата». А толстовство… Без него лучше бы обошлись.

Знаете, некая политическая сволочь — даже не хочется называть его имени — назвала его «зеркалом русской революции». Довольно справедливо. Но зачем же быть зеркалом революции? Когда в революции зеркала, их надо завешивать.

«А всё-таки он жид»

— Помню, какое впечатление на меня произвел ваш «Невозвращенец»…

— Это даже не литературная игра, а литературное практическое соображение. Просто меня вербовали в КГБ, и я должен был отмазаться от них. Я отмазался. Других задач у меня не было, всё остальное — антураж. Но антураж перевесил.

Кадр из фильма «Невозвращенец»

— Но этот антураж был такой, что вас тоже в какой-то степени можно было назвать зеркалом той русской революции — августовской, демократической.

— Совершенно справедливо. Анатолий Тихонович Гладилин написал к моему 70-му дню рождения: «Александр Кабаков как зеркало перестройки», — что-то такое. Ну да, было дело… Стыдно.

— Кому — вам?

— Мне. Был зеркалом — ну хватит! Знаете, когда завешивают зеркала?

— А есть такие люди, которые говорят: мне ни за что не стыдно в своей жизни.

— Я не могу сказать, что мне прямо стыдно. Но я сожалею, что я таким образом оказался в центре медийного скандала. С другой стороны, не оказался бы я в центре медийного скандала — вообще бы ничего никто не прочёл.

— Я про это и говорю.

— Но что сделано, то сделано, и слава богу. После этого я написал ещё десять романов или двенадцать, получил премию. Сначала получал в основном по шее. От критиков. Потом от тех же самых критиков за то же самое получал премию.

— И как вы после этого относитесь к литературным критикам? Для вас это такие хамелеоны беспринципные?

— Нет, они не беспринципные. Они искренне верят в то, что говорят в данный момент. Насчёт беспринципности не знаю, а насчёт мании величия — точно. Они думают, что это они нам начальники. Но их так воспитали. В советское время они и были начальниками писателей. И они до сих пор так думают. Был какой-то юноша… Он куда-то делся. Подписывался он Феликс Икшин. В своё время в «Литературке» он опубликовал огромную рецензию на моего «Сочинителя». Называлась она «Господин сочинитель», очень элегантно. Прошло какое-то время, вышел другой мой роман, и он разразился в каком-то журнале толстом маленькой заметкой, где написал буквально следующее: «Я писал, что у Кабакова роман неудачный, тем не менее он написал ещё один…» Когда на какой-то тусовке нас познакомили, он несколько напрягся. Я сказал ему: «Хочу понять вашу психологию. Вы мне даже не начальник. Я не получаю зарплату у вас, скорее вы зарабатываете на мне». Он не понял.

— В России в этом отношении критика бывает беспомощна, а вот в Америке очень влиятельна.

— Там нет литературной критики практически, там есть рецензенты изданий: читать — не читать. Думаю, что, несмотря на всю протестантскую честность и отвращение к нечистым методам, сфера этих рецензентов очень коррумпирована. Потому что это тиражи. Некоторых из них довольно откровенно содержат издатели. Там это не явление культуры, а явление маркетинга.

— С другой стороны, в советское время было так: если в газете ругают, значит, надо прочитать обязательно.

— Это только отчасти. Нам казалось, что все не любят советскую власть, как мы не любим. На самом деле никто не прочёл известное стихотворение Мандельштама так, как оно написано: «Мы живём, под собою не чуя страны…» Это значит, что мы к этой стране имеем весьма косвенное отношение. А потом мы удивляемся: почему они так тоскуют по советской власти? Потому что они жили, не чуя страны, не чуя, что им это нравится.

— Страшно далеки они от народа?

— Как всегда. Казалось, что Мандельштам обличает советскую власть. А он обличал таких, как он. Поэтому я не хочу в этом участвовать. Я и так уже перессорился с большей частью моих приятелей…

— Это по поводу Украины?

— Нет, раньше. На почве их либерализма и моего, условно говоря, консерваторства. Одну свою заметку я назвал «Право на мракобесие». Ну уже хватит. Я больше не хочу.

— Часть либеральной тусовки — это «кто не с нами, тот против нас». Они такие же совки, только хуже.

— Когда я это высказал несколько раз, попал в стан перебежчиков, врагов, путиноидов и мракобесов. Я не хочу числиться ни за каким отрядом. Я не вижу абсолютной правоты либералов. Я не вижу абсолютной вины так называемого кровавого режима. Я не хочу участвовать в этой довольно мерзостной кампании. Можно кем угодно считать себя. Но… Было однажды совещание молодых писателей. Их привели на могилу Пастернака. Ну вот там: великий русский поэт, гордость русской литературы… и замолчали. Тогда из толпы раздался одинокий честный голос: «А всё-таки он жид».

«Даже репортеру необязательно всегда быть подонком»

— Перейдём на личности. По поводу «не могу молчать». Ваш коллега Сергей Шаргунов, который из ящика не вылезает…

— Вообще-то он мне во внуки годится.

— При чём тут возраст?

— Как это? Здесь разница принципиальная.

— То есть он для вас пионер?

— Пионер. И Захар Прилепин, который опытнее, тоже пионер.

— И вы на них смотрите сверху вниз?

— Я никак на них не смотрю. Захар мне симпатичен, несмотря ни на что. Шаргунова я меньше знаю. Благовоспитанный мальчик. И политический деятель. Ну как хотят ребята, так и живут. Я говорю не о них, а о некоем писателе. У меня пиар-деятельность писателя вызывает брезгливость. Это как сморкаться в рукав.

— Но вы же тоже были журналистом.

— Заметьте, колумнистом. А когда был репортёром, этого уже никто не помнит. И журналистики тогда не было. Сейчас я редактор, очень давно.

— Но для вас писательство и журналистика — разные сферы приложения?

— Абсолютно.

— Тем не менее вы сочетали это в себе?

— Ну две профессии, мало ли. Композитор был химиком по образованию Писатель — врачом. А я — журналистом.

— Если вы уж высказались по поводу литературной критики, то давайте тогда скажите о журналистике.

— Я написал заметку про журналистику к какому-то юбилею. Слава богу, её никто не заметил, иначе вообще бы убили. Я там написал, что имею право говорить о журналистике, потому что у меня к тому времени было сорок лет журналистского стажа. Ту заметку я назвал так, чтобы было всё понятно: «Вторая древнейшая власть тьмы».

— Понятно, даже слишком. Но вы и о себе тоже?

— Да. В моём любимом романе «Вся королевская рать» есть такая сцена, где Анна Стентон и Джек Бёрден выходят с кладбища. Анна плачет… Подскакивает фоторепортер с этими вспышками и снимает её крупным планом. Джек Бёрден, положив руку ему на плечо, говорит следующее: «Сынок, если ты проживёшь достаточно долго, ты поймёшь, что даже репортеру необязательно всегда быть подонком». Это полностью исчерпывает моё отношение.

— Не заступаясь за честь всего журналистского братства — которое не братство вовсе, — хочу сказать, что в журналистике есть разные люди. Это вопрос к человеку, кем он хочет быть: подонком или не подонком. Профессия не обязывает быть сволочью.

— Это правильно, но профессия довольно часто отбирает себе людей, к сожалению. По принципу негативной возгонки.

— Но про писателей вы тоже можете так сказать?

— Тоже не божеское дело.

— А говорили-то, что не божеское дело быть артистом. Про писателей там ничего не сказано.

— Знаете, как раньше поступал мхатовский актёр? С утра в храм, там каялся, исповедовался, потом на репетицию, потом на спектакль… потом с утра в храм, каялся, исповедовался… У нас такое представление, что писатель, вообще художник должен быть не очень чистоплотным, очень активным и в общественном смысле настроен очень идеалистически.

— Это у кого такое представление?

— Ну как… Некто не отдаёт вовремя долг. Да что на него обижаться, он же поэт! Я в таких случаях раньше говорил: ну да, а я ночной сторож. Потому что я считаю, что вовремя отдавать долги, менять рубашки надо независимо от профессии. И если говорить совсем честно… Я не знаю, сколько я соответствую этому делу, но считаю всё-таки, что быть джентльменом и писателем — это не исключается. То, что натворили наши мыслители, наши активные общественные деятели… Ну хватит. Хоть какие-то уроки нужно извлекать?

— Какие уроки?

— Чтобы 17-й год не готовить. Русская интеллигенция просто призывала к бунту. А надо не призывать к бунту толпы, а советовать царям. Единственный человек, кто сумел одолеть этот зуд, — это Александр Сергеевич Пушкин. Вот поэтому, на мой взгляд, он наше всё.

— Да, «зависеть от царя, зависеть от народа — не всё ли нам равно…»

— Согласен. А остальные хотели зависеть от народа. Не получилось в результате. Но мне ближе всех Бунин времён забвения. Я не считаю писательскую профессию чем-то исключительным. Нельзя быть писателем всю жизнь, можно числиться. А писатель тоже кончается — как слесарь, как учёный. Кончились силы… Можно делать вид. А мне делать вид не хочется.

Текст интервью взят отсюда: http://www.mk.ru/culture/2015/11/13/aleksandr-kabakov-o-brezglivosti-liberalakh-putinoidakh-i-pozdnem-bunine.html

*****

За критическим отзывом на свою рукопись и редактурой обращайтесь по адресу: book-editing@yandex.ru